Дети вечного марта. Книга 2 - стр. 23
– Какое это имеет значение?
– Вашему официальному посланнику, Мец, разумеется, отдаст горностаев, либо скажет, что у него таких птиц нет. Явись я сам по себе, мне впарят первую попавшуюся ворону.
У Ария задёргался угол рта. Тупой слуга его не на шутку уже разозлил. Однако синьор справился и даже внял, а вняв, изрёк:
– Сколько человек служит на голубятне?
– Шестеро.
– Возьмёшь одного с собой.
– Любого?
– Да! Всё, иди! Отправляйся прямо сейчас!
Глава 3
Горюта сидел на пороге казармы и прилаживал к сумке кожаную петлю. Саня сам не заметил, как вышел к северной стене крепости. Посидел в тени беседки, птичек послушал – верещат – и побрёл, куда глаза глядели.
Длинная приземистая казарма приросла одним боком к стене. С торца – дверь нараспашку, а в ней – скрюченный, занятый починкой старшина.
Домой не пошёл. А у него там, между прочим, жена, дети. Интересно, какого лешего он на службе прохлаждается!? И лицо у Горюты смурное, сильно задумчивое, в тугую тёмную печаль.
– Службу исправляешь? – вместо приветствия спросил Саня.
– Угу.
Гукнул и опять уткнулся в своё рукоделие. Но кот не обиделся на такую непочтительность, наоборот, интересно стало, отчего это открытый, прямой Горюта глядит, будто кум обиженный.
– Что на границе? – спросил кот, усаживаясь рядом.
– Тихо, – последовал короткий ответ, в том смысле, что не пошли бы Вы, господин кот, по своим делам.
Но Саня уже бы никуда не пошёл. Тащи, от ступеньки не оторвёшь. За спиной старшины в полутьме казармы стояли приготовленные в дорогу седельные сумки. На лавке распласталась кольчуга. Чуть в стороне в рядок – меч, короткий крутой лук, метательные ножи. И несло от Горюты не в смысле конюшней или потом – чёрной тоской.
– Тебя Пелинор куда-то посылает? – понизив голос, спросил Саня.
– Иди, господин кот, – пробормотал Горюта. – Тебя медвежушка, должно, обыскалась. Иди, итак уже…
– Э, нет! Давай, выкладывай. Я от тебя теперь точно не отстану.
– На дальний кордон меня князь отправляет, на неделю. Неохота, да как откажешься, – покорно отозвался старшина. И было в том ответе правды ни на комариный чих.
– Выкладывай! – Саня и голоса вроде не повышал, а получился рык. – Поручение князя касается меня?
– Нет.
– Моих друзей? Только не начинай врать сначала. Я ложь за версту чую.
– Да, знаю я. Слушай, котовий сын, соврать ты мне, конечно, не дашь. Отвечу я… только назавтра в донжоне окажусь!
Вот и поспрошал! Право, разумеется, на твоей стороне, с какого боку ни посмотреть, но и человеческая жизнь на твою совесть ляжет. Это не чистюка завалить… Там ты кругом прав, и всё равно грызёт. Это – знакомого, хорошего человека медведям скормить.
Санька сдавил щеки ладонями.
– Обложили они меня, – пожаловался в кулак. – И вроде ладно говорят, всё к моей пользе складывают, а только пользы мне той не надо.
– Мы как вчера вернулись, – решился вдруг старшина, – меня князь пытать начал, куда ездили, да о чём толковали. Я ему доложил, дескать, всё, как всегда. А утром…
– Стой, молчи, сам разберусь!
– Твоих-то, говорят, тотошней ночью в телеги покидали, да вывезли на перекрёсток за лесом. Дальше чтобы сами…
– А тебя сегодня князь гонит проверить, убрались они восвояси или так и колесят по его земле…
Не дожидаясь ответа, Санька, опёрся на плечо Горюты, встал, ещё прихлопнул, давая понять, что зла не держит, и решительно зашагал в сторону княжеских хором. За хаосом хозяйственных построек встали витые столбики и ровно выструганные, покрытые весёлым жёлтым лаком ступени крыльца, застеленного грубым шарганским ковром. Выше – резные наличники и пёстрые стекла оконных витражей, ещё выше – кровля, из-за которой торчала верхушка донжона. А над всем – бездонное, голубое небо. Только смотреть в него не хотелось. Ничего вообще видеть не хотелось. И слышать. И даже дышать.