Дети - стр. 84
– Но почему, Иоанна? Почему тебе не дают петь со всеми?
– Я ужасно фальшивлю.
Лицо ее в ладонях Оттокара, и давно ей не было так хорошо, как в эти минуты. Ладони его охлаждают ее пылающее и все же успокоившееся лицо. Насколько это прикосновение отлично от обычных его прикосновений. Он ощущает тонкий трепет ее ресниц в своих ладонях, как дрожь собственных нервов. В душе его единственное чувство, доброе чувство милосердия, единственное желание быть с ней добрым. Он нагибает голову и целует ее в лоб.
Стук в дверь. Рука сильно колотит в филенку. В дверях одноглазый мастер с мышеловкой в руке.
– Могу ли я поставить ее тут у вас, господин граф?
– Нет! – Граф просит закрыть дверь, но мастер успел кинуть взгляд внутрь и непристойно хмыкнуть при взгляде на Иоанну. Оттокар хлопнул дверью перед носом мастера, и поспешил к Иоанне. Глаза ее все еще обращены внутрь, словно мастер не хмыкал, и дверь не захлопнулась с громким стуком, и беседа их не прерывалась.
– Верно, Оттокар, что люди, которые фальшивят в пении, чувствуют красоту музыки лучше, чем те, кто поет?
– Конечно, детка, несомненно, – радуется Оттокар ее мечтательному взгляду, который не оскорбили хмыканья одноглазого мастера, – не столь важно, что голос фальшивит в хоре, важно, что он верно звучит в сердце. Есть люди, которые всю свою жизнь пели только для себя.
– Ах, Оттокар, не хочу я всегда петь одна. Один раз, только один раз я хотела бы в юбилей петь со всеми.
– Пой, Иоанна, пой, а я послушаю.
Что, здесь она будет петь юбилейную песню Движения? Перед Оттокаром, вечно смеющимся, когда она начинает рассказывать о Движении и о репатриации в Израиль.
– Нет, я не буду петь!
– Пой, Иоанна. Я хочу знать твою песню.
– Но я же фальшивлю...
– Для меня ты не фальшивишь.
– Сначала погасите все лампы в комнате. Я не смогу петь при этом ослепляющем свете.
– Но почему, Иоанна? Я хочу видеть тебя поющей. Ты что, стесняешься?
– Да.
Все огни погашены. Снаружи облака грузнеют во много раз, и в комнате все более темнеет свет приближающихся сумерек. Иоанна поворачивает стул, чтобы сесть спиной к картине.
– Пой мне, Иоанна, пой.
В пространстве теней она видится ему как явление чего-то, лишенного имени. Неверными шагами он приближается к ней.
– Отойдите. Я не смогу петь, когда вы так близко.
Он отступил к портрету, как бы сохраняя к ней близость. Все тени сгустились за согнутой ее спиной. Он не хотел изобразить ее девушкой, превращающейся в женщину, ибо пытался найти в ней цельность, которую не нашел в своей жизни. Он как бы соединил ее с Клотильдой, королевой переулков, убрал чистоту юности с ее лица, изобразив зрелой женщиной, полной жизнью.
– Почему ты не поешь, Иоанна?
Хриплый дрожащий голос Иоанны звучит в студии Оттокара.
И звуки песни, кажется, и вправду летят из дальних краев.
Чудится, звуки летят не из ее уст, а текут из ее глаз поверх картины: