Дети, которые живы! - стр. 8
После легкого ужина все вышли во двор. Настя взялась кормить скотину. Живности у нас было в достатке: куры, гуси, корова Марта, лошади Гром и Агаша и три козы. Куры, по обычаю, столпились у изгороди в ожидании зерна, их любимого лакомства.
Это лакомство выдавали каждый год в конце сентября. Свежие, только собранные с полей овес и зерно. Все это заслуги дедушки и отца: они уже долгое время работали в колхозе, а он обеспечивал всем необходимым для хозяйства.
Я и Шурки вышли на задний двор, в огород. Надо было поливать. За день почва знатно подсохла и тонкие трещины разрисовали грядки.
В начале участка малыши-корнишоны уже выглядывали из-под широких ворсинчатых листов.
Капуста округлилась, как наша Марта, – теленок вот-вот должен появиться на свет.
Весь огород оброс благодатной зеленью. Вроде бы меня не было всего две недели, а такие перемены.
Хата без хозяина будто вовсе затосковала, опустела. Я же свою тоску тихо берегла в сердце. Сестрам, уверена, было так же непросто принять эту действительность, как и мне. Грусть отражалась даже в их улыбках. Особенно сложно было Насте. На ее плечи свалились заботы не только о доме и хозяйстве, но еще и о нас.
От мыслей меня отвлекла Шурка. Она принесла полное ведро воды и тяжело поставила его среди грядок. Из краев плюхнуло, на земле расплылась большая мокрая клякса.
– Надорвешься, носи понемногу, – сказала я, наполняя лейку и возвращая ей пустое ведро.
– Слушаюсь, – хихикнув, подмигнула она.
Я прошла по кустистым рядам, орошая их дождем из лейки. Почва благодарно шипела.
Шурки по очереди от колодца носили воду. Я поливала, кое-где замечая траву в грядках, останавливалась и дергала ее. Работа была налажена.
Закончили, когда уже смеркалось. В летней кабинке, за сараями, мы ополоснулись и вернулись в хату.
В углу на табурете лежала недовязанная отцом конопляная веревка. С новой силой нахлынула тоска.
– Он обязательно вернется, – обняла меня за плечи Настя, – помнишь, сегодня ты сама об этом говорила?
– Помню, – ответила я, прошла к столу, присела на край скамьи и взяла давно остывшие лепешки. Немного перекусив, мы все вместе улеглись на печь.
От сестринского тепла душа улыбнулась, я скучала по этим ощущениям, пока была в больнице.
Я лежала у стенки, посередине две Шурки, Настя всегда занимала место с краю. Она переживала, что кто-нибудь из нас во сне ненароком свалится.
– Настя! – громко прошептала Шура.
На улице зазвенел, как разливающийся мед, стрекот, и, как будто услышав своих сородичей, затрещал в углу хаты одинокий сверчок. Мне показалось, что у них какая-то особенная перекличка. Я хихикнула своим мыслям, и, словно услышав их, засмеялась и Настя.
– Что, Шура? – наконец-то она отозвалась на зов двоюродной сестры.
– Расскажи что-нибудь, – попросила она и добавила: – я привыкла, что дедушка перед сном сказки рассказывает.
– Жили-были четыре сестры, жизнерадостные, дружные. Любили играть на лугу. Собирали травы. А после бежали на речку-красавицу… – начала сочинять Настя. Хотя это вовсе не сочинение, а наша история. Мягкий приятный голос тянулся песней по хате.
Я поплыла по течению теплого, памятного мотива. Почувствовала, как во мне прорастала другая, новая жизнь. Сейчас то купание в реке казалось далеким прошлым. И дело вовсе не в отъезде отца. Не в разросшемся огороде. Не в располневшей Марте.