Дети декабря - стр. 25
– Да!
– Ура!
– Правильно!
Музыкальная пауза. «Песняры» заряжают «Беловежскую пущу». Вокалист старается так, будто пробуется в Black Sabbath, пока Оззи Осборн, не попрощавшись, уехал в очередной алкогольно-наркотический трип.
А дальше – вновь политиканы. Пока Вениамин Степанович не командует нам:
– Обед!
Между деревьями в Мариинском парке антимайдановцы установили армейские палатки. Солнечные лучи – пусть ветви и без листьев – пробиваются слабо, и ещё лежит стекольной крошкой то ли снег, то ли лёд. Из палаток валит дым буржуек.
Забравшись внутрь, хочу подсесть к печке, но подступы заняты насупленными людьми, сидящими на корточках и на ящиках. Приходится стоять поодаль, греться. Ближе к выходу на лежаках спят закутанные в тряпьё и шерстяные, как в поездах, одеяла люди. Виднеются лишь носы, щёки. Пахнет спиртом и гарью. Искры вырываются из приоткрытой дверцы буржуйки и мечутся, играя друг с другом. Но от земли веет холодом, словно ледяными касаниями покойницких рук он тянет вниз, в криогенную камеру вечности.
Люди быстро набиваются в палатку. Долго в ней находиться нельзя, все должны греться.
Те, кто не хочет или не может попасть внутрь, ютятся у топливных металлических бочек, чёрных и внутри, и снаружи. В них горят доски, чурки. Снег возле бочек тает, обнажая покрытую серо-бурой травой землю.
– Мёрзнем, блядь, из-за пидоров этих! – бузит мужик с трагическим, будто потерял последнего друга, лицом.
– Не хер им делать, революционерам! – соглашается второй, в ушанке с милицейской кокардой.
– Этих майдаунов там колбасой, салом кормят, – встревает третий, с лицом цвета старого крошащегося кирпича.
– О как! А нас гречей!
Кормят действительно гречкой. Конопатые девицы в голубых фартуках раздают горячую кашу из бочек полевой кухни, а молчаливые парни разливают приторно-сладкий чай. Люди едят с аппетитом, разбившись на группки. Усаживаются на скамейки, которые периодически ломают и пускают на обогрев. «Алкоголь строго запрещён», но почти в каждой группке выпивают, тайно или явно. Замечаю это, когда ищу туалет.
– Братишка, давай с нами, а? – предлагает усатый мужик, словно пляжным полотенцем, обмотанный флагом Партии регионов.
– Э, Шурик, не так бодро, – волнуется его соседка в серой пуховой шапке.
Вторая не реагирует, продолжает сидеть, склонив белобрысую голову к коленям, обтянутым зелёными шерстяными гамашами.
– Нет, спасибо.
У биотуалетов очереди. Ищу, где бы отлить. Устраиваюсь на нижней дорожке, под каштанами. Расстёгиваю ширинку, и тут звонит телефон. В трубке голос бригадира Валеры:
– Вадик, ты где ходишь?
– Да в туалет отошёл.
– Степаныч нас на Европейскую выдвигает. Быстрее давай!
На обратном пути меня дёргает телевизионщик. Суёт микрофон, просит сказать на камеру несколько слов.
Чувствую себя неуверенно. Морально – не в силах избавиться от ощущения лишнего человека среди публики Мариинского парка. Физически – ноет в паху, и я злюсь, вспоминая толстого уролога-армянина с красивым именем Фердинанд и стандартной фамилией Мовсесян, к которому меня отправила бывшая девушка, любящая анальный секс и фильмы Ларса фон Триера.
– Простатит. Надо бы УЗИ сделать.
– Сколько?
– Сто пятьдесят гривен.
– А лечение?
– Зависит от сложности.
– Ну, в среднем…
– С лекарствами около двух.
И я отказался от лечения. И от УЗИ. Потому что знал, будут проблемы, а денег не будет.