Дети Арбата - стр. 22
Саша сидел в заднем ряду, среди студентов с других факультетов, слушал, обдумывал, что ему сказать. От него ждут признания ошибок, хотят услышать, как он будет раскаиваться, чем будет оправдываться. Жалел ли он о том, что произошло? Да, жалел. Мог не пререкаться с Азизяном, мог выпустить газету так, как ее выпускали всегда. И не получилось бы тогда всей этой истории, которая так неожиданно и нелепо ворвалась в его жизнь и в жизнь его товарищей. И все же надо выстоять, отстоять ребят, заставить выслушать себя. Здесь не только Баулин, Лозгачев и Карев, здесь Янсон, Сиверский, здесь его товарищи, они сочувствуют ему.
Зал притих. Те, кто вышел покурить, вернулись. Многие встали со своих мест, чтобы лучше видеть.
– Мне предъявлены тяжелые обвинения, – начал Саша, – товарищ Лозгачев употребил такие выражения, как политическая диверсия, антипартийное выступление, злопыхательство…
– Правильно употребил! – крикнул из зала, наверно, Карев, но Саша решил не обращать внимания на выкрики.
Баулин постучал карандашом по столу.
– Доцент Азизян в своих лекциях не сумел сочетать теоретическую часть с практической и тем лишил нас знакомства с важными разделами курса, – продолжал Саша.
Азизян вскочил, но Баулин движением руки остановил его.
– О стенгазете. Прежде всего я, как комсорг, полностью несу ответственность за этот номер.
– Какой благородный! – закричали из зала. – Позер!
– Именно я сказал, что передовой не надо, именно я предложил поместить эпиграммы и сам написал одну из них. И ребята это могли рассматривать как установку.
– Установку? От кого вы ее получили? – пристально глядя на Сашу, спросил Баулин.
В первую минуту Саша не понял вопроса. Но когда его смысл дошел до него, ответил:
– Вы вправе задавать мне любые вопросы, кроме тех, что оскорбляют меня. Я еще не исключен.
– Исключим, не беспокойся! – крикнули из зала. Уж это-то точно Карев.
– Дальше. Передовую не написали потому, что не хотелось повторять того, что будет в нашей многотиражке и факультетском бюллетене. Там более квалифицированные журналисты…
– Судя по эпиграмме, ты даже поэт, – насмешливо сказал Баулин.
– Писака! – крикнули из зала.
– Я допустил ошибку, – продолжал Саша, – передовую надо было написать. Теперь об эпиграммах. В них самих нет ничего предосудительного. Ошибка в том, что их поместили под портретами ударников. Это исказило смысл.
– Зачем поместили?
– Думалось повеселить ребят в праздник.
– Весело получилось, ничего не скажешь, – согласился Баулин.
Все засмеялись.
– Но, – продолжал Саша, – обвинения в политической диверсии я отвергаю категорически.
– Скажите, Панкратов, вы обращались к кому-нибудь за содействием? – спросил Баулин.
– Нет.
Баулин посмотрел на Глинскую, потом на Сашу.
– А к заместителю наркома Будягину?
– Нет.
– Почему же он просил за вас дирекцию института?
Саше не хотелось называть Марка, но выхода не было.
– Я рассказал об этом Рязанову, моему дяде, а он, по-видимому, Будягину.
– По-видимому… – насмешливо повторил Баулин. – Но ведь Рязанов на Востоке.
– Он приезжал в Москву.
– Рязанов случайно в Москве, вы случайно ему рассказали, он случайно рассказал Будягину, Будягин случайно позвонил Глинской… Не слишком ли много случайностей, Панкратов? Не честнее было бы прямо сказать: да, я искал обходные пути.