Десять железных стрел - стр. 44

Я не ответила.

Я хотела сказать, что это потому, что не знаю как. Хотела притвориться, что это выше моих сил, что все эмоции, чувства переплелись, словно колючий кустарник, и за них больно даже тянуть, не говоря уже о том, чтобы выпустить их наружу. Я не могла. Не могла даже попытаться. Это будет слишком больно.

Угу.

Звучит так, как сказал бы нормальный человек.

Правда заключалась в том, что я знала ответ. Я узнала его в день, когда получила этот шрам, и с тех пор шлифовала, затачивала, словно нож, каждый день, когда по-прежнему просыпалась живой. И поэтому я колебалась. Потому что это был нож.

Не стоит его обнажать, если не собираешься кого-то порезать.

– Я чувствую… – Мой голос прозвучал так мягко, что я его даже не узнала. – Что однажды я проснулась… и все двери мира оказались заперты. И у всех, кроме меня, был ключ. Что двери, через которые они ходили с такой легкостью, мне приходилось ломать. И я ломала. Я их выбивала, крушила, колотила, пока руки не начинали кровоточить, и даже если не знала, что с другой стороны, я понимала, что не могу оставаться с этой и лишнюю секунду.

Взгляд Двух-Одиноких-Стариков потяжелел, задержавшись на мне.

– И что, – произнес вольнотворец, – было с другой стороны?

Я уронила руку. Пульсация шрама медленно сошла на нет.

– Еще одна дверь.

Два-Одиноких-Старика кивнул.

– Поэтому я не смог тебя винить.

Он смотрел на меня этими своими отрешенными глазами. Я видела в них великую пустоту – там, где однажды было так много всего: идей, историй, надежды на столь многое. И осталось… ничего. Ничего, кроме пустой, безучастной темноты, в которой я едва различала, под всеми этими мертвыми мечтаниями, крошечный огонек.

И он горел алым.

– Полагаю, что понимаю тебя, Сэл Какофония. И надеюсь, ты понимаешь меня… а ты понимаешь? – прохрипел Два-Одиноких-Старика. – Это ведь боль, верно? Как потеря конечности. Ощущение, что там, внутри, должно быть что-то, чего нет, и ты не можешь спать спокойно, неважно, сколько выпьешь или кто с тобой в постели. Это дыра… и ты не знаешь, чем ее заполнить, но не почувствуешь себя правильно, пока не получится. И единственный способ, какой только можешь придумать…

– Забрать что-то у тех, кто проделал в тебе эту дыру, – закончила я за него.

И не сразу поняла, что слова сорвались сами.

И губы вольнотворца скривились горькой улыбкой, когда он наклонил голову в медленном кивке.

Однажды Лиетт рассказала мне про этого человека. Среди обычных людей вольнотворцы – легенда. Блестящие изобретатели, алхимики, чарографы, инженеры и не только. А среди вольнотворцев Два-Одиноких-Старика был близок к божеству. Историй, написанных о его гениальности, хватило на десять книг – у Лиетт в коллекции хранилось девять. Я понятия не имела, правдивы ли они.

Но обо мне и себе он был прав.

Мы понимали друг друга.

Так что я закрыла глаза и медленно выдохнула.

– И что тогда ты от меня хочешь? – спросила я.

Он повернулся к своему малюсенькому городку и окинул его взглядом с грустной, жестокой улыбкой. И крошечный огонек в его глазах вспыхнул ярче.

– Все, что мне необходимо, – ответил Два-Одиноких-Старика, – это абсолютное разрушение двух самых могущественных держав Шрама.

Жизнь измеряется сделками. А конкретнее – хреновыми сделками.

Всякий новый шрам, который ты зарабатываешь, всякий труп, который ты оставляешь, всякое нежноокое миловидное личико, с которым ты просыпаешься рядом – у всего есть цена, знаешь ты об этом или нет. Шрамы не появляются без боли, трупы не остаются без тех, кто за них мстит, а всякое завоеванное сердце в конце концов разобьется.