Десять железных стрел - стр. 19
Я не собиралась бросать слова на ветер, рассуждая об этом. У нас обеих их осталось так уж много.
– Не стану говорить, что ты можешь спасти ситуацию, если расскажешь мне то, о чем я спрашивала, – обратилась я к ней. – Все, что я хочу знать – стоило ли оно того.
Я уставилась на нее сверху вниз, на мастера жара, одержавшую сотню побед во имя Империума, и теперь умирающую на коленях, силясь удержать кровь внутри.
– Стоило ли спасать Дарриш?
Касса подняла на меня взгляд, фиолетовое свечение в ее глазах догорало.
– Да, – прохрипела она полным жидкости горлом.
– Если ты знаешь, почему я на нее охочусь, – продолжила я, – то знаешь и то, почему спасать ее было глупо.
– Я знаю почему, – пробулькала Касса. – Я слышала… молву. Ты охотишься… потому что ты чудовище… Ты убиваешь… потому что ты убийца. Я пыталась… спасти…
Она сощурилась.
– Потому что солдаты… убивают… чудовищ…
Хотела бы я тебе сказать, что это меня задело. Хотела бы я тебе сказать, что ее последние слова зацепили некую часть меня, взрезали рану, из которой вытекли и хлынули мне в сердце сожаление и раскаяние. Может, в мире почестнее, в жизни помягче, я бы так и сказала.
Но то был Шрам.
А я – Сэл Какофония.
И никто не стоит у меня на пути.
– Ты неправа.
Я присела на корточки, встретила ее взгляд.
– Я на нее охочусь, – прошептала я, – потому что в миг, когда я в ней нуждалась, все, что я могла – это таращить глаза, упрашивать, умолять, пытаясь понять, почему она не стала меня спасать.
Рот Кассы разинулся. Глаза широко распахнулись. В уголках выступила влага.
Ее тело вдруг содрогнулось.
– Ага.
Она осела на пол. Я поднялась на ноги. И уставилась на алую жизнь, вытекающую из ее горла на пепел.
– Именно так.
3. Долина
Если поразмыслить, люди не слишком уж отличаются от шрамов. Ты живешь, их собирая. И когда появляется новый, ты это чувствуешь. Боль вначале такая свежая, яркая, что ты ощущаешь ее с каждым сделанным рядом с ними шагом. Но затем вы наговорите всякого, а извинения останутся невысказанными, и с течением лет острая боль утихнет до ноющей.
А потом, в один прекрасный день, оглянуться не успеешь, как проснешься и ощутишь в месте, где прежде было нечто иное, лишь онемелость.
Но ты никогда не забудешь, что она там. Ни разу.
Я пробудилась от сна без сновидений. Над телом властвовала боль. В нос ударил запах засохшей крови и пепла.
Меня оседлала женщина.
Ее волосы свисали спутанными черными прядями, которые задевали мое лицо. Я уставилась в проницательные карие глаза, потемневшие от омерзения. Ее голос сорвался с искривленных уродливой, злой усмешкой губ хриплым шипением.
– Ты меня бросила.
Она подняла руки и прижала их к моему горлу. Пальцы впились в плоть, и мое дыхание прервалось.
– Ты меня предала.
Что-то горячее, влажное упало мне на щеку, соскользнуло вдоль шрама. Из глаз женщины катились слезы. А может, из моих. Я не могла сказать наверняка.
– Я тебя любила.
Не могла пошевелиться.
– Я тебя ненавижу.
Не могла вдохнуть.
– Она ненастоящая.
Дохнуло теплом, словно кто-то разжег крошечный костерок. Оно просочилось в мою оцепеневшую плоть, дало пальцам достаточно чувствительности, чтобы пошевелиться. Они медленно двинулись по полу к этому теплу, обхватили рукоять из черного дерева.
– Ты видишь сон.
Жар хлынул в мою плоть, пробуждая до последнего пореза, синяка, ожога, пометивших тело. Оцепенение начало спадать. И каждый раз, как я моргала, она становилась чуточку прозрачнее. Пока я не закрыла глаза полностью.