Десять рассказов - стр. 6
И на каком-то этапе напор воли и собственная физическая сила начинают-таки действовать заодно. Бежать становится почти легко и даже приятно. Но столь желанная идиллия обычно продолжается короткое время, ибо с какого-то момента все мышцы, долго изнуряемые беспредельным напряжением, взывают к немедленной пощаде. Больше они не в состоянии выдавать свою прежнюю мощь. И приходится чудовищным усилием воли заставлять их работать сверх возможного предела! Заставлять, несмотря на реальную физическую боль, остро режущую каждую клеточку организма, жестоко насилуемого во имя весьма странной, как многим представляется, и ненужной цели.
А перед финишем, когда уже и сам бы рад неистово рвануть, чтобы разом закончить все мучения, сил для рывка не остаётся. И сапоги, которые, как говорят шутники, нужно только разогнать, чтобы дальше они сами тебя понесли, вдруг становятся неправдоподобно тяжелыми, едва отрываемыми от, как кажется, раскалившейся под натруженными ступнями земли. Да и самые последние секундочки этого чудовищного напряжения представляются почему-то странно короткими, будто они предательски сжались, мешая буквально втиснуться в жёсткий временной норматив… А если не втиснулся – то проиграл!
После состоявшегося финиша ещё долго и мучительно пылают натруженные легкие. Тяжёлыми судорогами схватывает уставшая поясница. Едва держат дрожащие ноги. И всё-таки, какое же счастье испытываешь от непростого преодоления того, что минуту назад казалось невозможным! Какое счастье победы над собой плещется в душе! Как радостно сознавать, что всё выдержал, несмотря ни на что, не сошёл с дистанции, не увильнул, не сдался! Ей богу, это ощущение стоит того, чтобы повторять его ещё не раз!
Степан всегда отлично выполнял любые нормативы, как бы тяжело это не давалось. Но в ходе последнего кросса – месяц назад – он едва дотянул до финиша. Да и то, лишь за счёт воли. И впервые заработал позорную тройку, поскольку голова на дистанции непривычно раздулась, невыносимо разболелся затылок, и походу его даже вырвало. Впервые перед собой он увидел спины удаляющихся товарищей. Но командир батареи тот срыв его заметил сразу:
– Ты с похмелья, что ли?
Степан тяжело дышал, опершись от бессилия на придорожное дерево и, наклонившись всем телом вперед, словно опять готовился вырвать. Он осуждающе мотнул головой. Мол, мог бы и не спрашивать, сам знаешь, что пьяным я не бываю даже в праздники. И даже после тактических учений, когда уже всё-всё благополучно закончилось, нервное напряжение спало и, как говорится, сам бог велел принять «по чуть-чуть», и редко кто-то из офицеров себе отказывает, Степан алкоголю не поддавался! Ни душа, ни желудок его не переносят!
– Если заболел, так сходи к врачам! Вообще-то армии нужны здоровые офицеры! – донимал его комбат.
– Где же здоровых взять, если остались лишь здорово замученные? – вытираясь платком, огрызнулся Степан.
Но и комбат не смолчал, будто нет рядом никого, к кому ещё можно прицепиться. Ему-то сейчас проще – он не бежал рядом со всеми, надрывая собственные жилы.
– Ты, старлей, не огрызайся, а служи стране на совесть! Хотя и не надрывайся! А то ведь так и до пенсии не дотянешь. Будто не знаешь, что не каждому офицеру это удается! Иные счастливчики всего несколько разок её и увидят… А кое-кто вообще не дотягивает! Потом почетный караул пальнет три раза – и начинай всё сначала! Так что сходи-сходи, Степан, к врачам, пока не поздно! Пусть проверят, какой предохранитель перегорел. В санаторий путевку возьми, наконец…