Десять дней. Хроника начала войны - стр. 5

– Товарищ старший лейтенант! А как там, на той стороне? Война будет?

– Будет сержант, страшная война будет. Дай человека, мне надо идти, – старший лейтенант встал, – пошли!

Наверху уже явно серело, стал виден туман, белой ватой закрывший низину. Бойцы стояли кучкой, тихо перешептываясь, никто не спал.

– Шевелев! – позвал Максима Михалыч, – проводи старшего лейтенанта на заставу!

– Слушаюсь! – приложил руку к виску Максим.

Старший лейтенант протянул руку, прощаясь:

– Бывай здоров!

– Будьте здоровы, – пожал руку старлею Михалыч.

Сержант смотрел вслед уходящим, не видя их – остро переосмысливал услышанное. Война! Что ж это такое – война? Как это убивать людей? Ну и что, что они немцы? Не люди, что ль! А меня как будут убивать? Вот так подойдет, пока я три патрона выстрелю, и убьет? За что? Что я ему плохого сделал? Мы же люди, а не волки какие-нибудь, не скотина.

Война для него была эфемерной, нереальной сущностью, в которую невозможно поверить.

Ему, вчерашнему учителю, молодому, счастливому отцу и мужу, который дома не мог зарубить и курицы – как ему быть на этой войне? Он чувствовал, что не сможет стрелять в людей – ведь это противоестественно! Противоестественно тому, чему учил его дед, священник, чему он сам учил детей.

Тихо переговариваясь, подошли бойцы. Михалыч повернулся:

– Никому не спать!

– А что делать, товарищ сержант? – Прохор Баев был одним из лучших солдат и Михалыч просил ротного присвоить ему ефрейтора. Завтра, в понедельник, должны зачитать приказ.

– Охранять вверенный нам объект! – непривычно строго приказал сержант, – Ходить парами по периметру территории стройки! По кругу! Интервал – 50 метров! Если что – докладывать немедленно!

Он постоял еще, прислушиваясь к тишине, вглядываясь в молоко тумана, представляя, как из него полезут темные фигуры. Врагов?

Не мог он представить врагами тех, кого в семье считали цивилизованной нацией. Ну и что, что была война с ними? Так это же цари натравили!

Потянуло закурить, но он побоялся на виду зажечь спичку – может кто-то уже держит его на прицеле? Он спустился в траншею, опустился на корточки, чиркнул спичкой, закурил. Глубоко затянулся дымом папиросы, выпустил его изо рта в низ окопа, да еще и разогнал рукой – как в юности, когда начинал баловаться самокрутками, чтобы не увидели родители.

Старший лейтенант Быстров, он же обер-лейтенант Курт фон Притвиц, шел чуть сзади безоружного солдатика, подгоняя его идти быстрее и одновременно прикидывая, как и где избавиться от него. Он уже всё выяснил – как и где расположена застава, когда и куда уходят пограничники, где располагаются их засады. Нарваться на пограничный наряд ему никак нельзя – это не те караульные с простым, как сапог, сержантом, который ничего у него не потребовал, никаких документов, даже как звать не спросил!

С пограничниками это не пройдет!

Курт шёл, чертыхаясь в душе, снова и снова вспоминая перепетии проходящей ночи.

Четыре года впустую! Два года обучения в сверхсекретном центре подготовки 115-го прусского подразделения военно-морских сил, затем два года специальной академии, где из него, немца, пруссака, сделали русского офицера, научили не только говорить, но и думать по-русски. Шеф, адмирал Канарис, знал свое дело. Обучающиеся были не только полностью изолированы от всего мира, чтобы не было никаких протечек, они жили как бы в русском квартале русского города, их отпускали в увольнение к якобы русским родственникам, где те, несомненно русские, вели разговоры на любые темы, слушали русское радио, читали свежие русские газеты, в которых непрерывно восхвалялся Сталин и его политика. Курсантам было запрещено говорить кому бы то ни было свои настоящие имена и узнавать имена сокурсников. За малейшие нарушения следовало исключение из школы. Куда девались исключенные? Наверное, туда, откуда они не могли ничего рассказать о школе – в могилу. Их, выпускников, к концу обучения осталось чуть больше двух третей.