Держите фармацевта! или Лавка в захолустье - стр. 8
Уворачиваясь от тряпки, которая целилась мне прямо в лицо, я наклонила голову и коснулась носом ее засаленной куртки.
Одежда женщины пахла молоком.
Парным.
И немного картошкой.
Которую в печи варят.
В чугунке.
Вдруг мое тело само догадалось, что надо делать. Ноги подогнулись в коленях, и я нырнула под руку пожилой воительницы. Неожиданно легко выскользнула из цепкого захвата и, оставляя в мозолистой руке нападавшей густой пучок темных волос, отскочила на несколько метров.
На расстоянии сельчанка выглядела иначе.
Пусть ее щеки заливал нездоровый гипертонический румянец, а седые волосы выбились из-под коричневого пухового платка, стало очевидно, что женщина еще в расцвете лет.
Снять бы платок, который ей прибавляет десятка два, привести в порядок загрубевшую от солнца кожу и убрать нездоровую полноту… И никакое приворотное зелье Шурочке бы не помогло!
Она даже не попыталась догнать меня. Лишь, как будто опомнившись, замерла посреди дороги и с укоризной перехватила мой взгляд, отчего в мое сердце впились острые шипы раскаяния.
«Я ни в чем не виновата!» — прошептала я про себя.
«Как бы не так», — наотмашь резанула в ответ совесть.
Сельчанка продолжала ошарашенно озираться. Ее рот беззвучно открывался и закрывался, а руки заходились в дрожи. Я мазнула взглядом по уголкам ее губ, по-старушечьи опущенным вниз, и, не чувствуя под собой ног, попятилась во двор, из которого несколько минут назад с воодушевлением вышла «в люди».
Опомнилась я, когда под ногами заскрипели головешки, а в сжатом кулаке захрустела бумага.
Обойдя по широкой дуге черную оспину пожарища, я не спеша осмотрелась. Ни души. Подошла к раскидистой яблоне, поднырнула под свисающие до земли ветви и прислонилась к ее шероховатому стволу.
Молодые листочки с бутонами не только не пропускали яркие солнечные лучи, но и укрывали меня от любопытных глаз. Отличное место чтобы перевести дыхание и собраться с мыслями. А заодно посмотреть, что же за писульку швырнул в меня голосистый оборванец.
И, распутав ворсистую бечевку, развернула свиток.
На плотной пожелтевшей бумаге чернело несколько строк, выведенных кириллицей. Но явно не современной: в глаза бросились странные закорючки.
«Ять, пси и ижица?» — я скорее догадалась, чем узнала старорусские буквы в этих каракулях.
Но больше, чем несколько незнакомых символов, напрягло меня кое-что другое. Росчерк и неравномерная толщина линий вызвали опасение, что, хоть поезда уже соединяют города и веси, шариковую ручку прогресс в этом мире еще не изобрел. От мысли, что мне придется писать гусиными перьями да чернильницу с собой таскать, по шее пошел холодок.
«Хоть бы моим знаниям нашлось применение», — стряхивая растерянность, дернула я плечом и принялась читать нацарапанные нетвердой рукой и оттого тонкие, местами едва заметные строки.
«Я, Олимпий Ладиславович Гатальский, находясь в здравом уме и трезвой памяти, наказываю!
Хозяйский дом, зельевую лавку со всеми принадлежностями и хозяйственные пристройки отдать в единоличное владение внучке моей Анастасии Гатальской.
Сыну моему Игнату отписываю любимого им Рябчика.
Дочери моей Купаве я шлю проклятья за то, что ушла на свой хлеб и глаза мои ее больше не видели. И десять золотых в старейшем банке герцогства.
Условие для Анастасии. Вступить в наследство моя внучка сможет в единственном и неоспоримом случае: только когда признает право моего сына Игната жить в наследуемом доме до самой его кончины.