Держись подальше - стр. 27

Наверное, я все эти полтора года не рисовала карандашом — желания не было. Теперь же мне безумно хотелось нарисовать портрет Руслана, его опущенную голову, сжатые в кулаки руки, каждую ссадину на его лице. Ножевая рана не вписывалась в картину, потому её я упущу. 

Я сажусь за стол, открываю альбом, одним махом перелистывая старые рисунки, — всё ещё сложно их видеть, — и приступаю к делу. 

Рисование полностью отключает меня от реальности. Я не замечаю времени, не замечаю усталости, голода или жажды. Лишь ощущение карандаша в пальцах и мысленный образ, который я переношу на бумагу. До последнего штриха, до последней мелкой детали. 

Я заканчиваю рисунок под утро — откланяюсь на спинку стула и замечаю, что к ламповому свету добавился солнечный. Самый рассвет, ещё не вошедший в полную силу. Откладываю карандаш и разминаю шею, спину. А затем и ноги — прогулкой к окну.  

Шторы на Его окне плотно задёрнуты, хотя ещё вечером были открыты. 

Значит, Он там, в своей кровати. И не хочет, чтобы я его видела. 

Я вздыхаю и иду спать. 

Он мне снится. Руслан. Его руки в крови обхватывают мои скулы, взгляд — смесь холода и огня. Он что-то кричит или рычит — я не могу разобрать слов. Затем на его месте появляется папа, стискивает мои плечи и настоятельно раз за разом о чём-то просит, и я опять не в силах разобрать слов, но нутро дребезжит тревогой. Папа склоняется, чтобы поцеловать меня в лоб, и я снова вижу лицо Руслана, со свежими ссадинами. Оно безумно близко к моему. Наверное, поэтому я разбираю, наконец, его слова: "Держись от меня подальше."  

Первая осознанная мысль по пробуждению: захочет ли Руслан со мной разговаривать? 

Я его прикрыла, и значит, он задолжал мне объяснения, верно? 

Откидываю одеяло и сажусь. Глаза сами находят окно напротив, и у меня замирает сердце — шторы открыты. Подскакиваю к окну и вижу взмах кудрявых волос. Вика присаживается на кровать брата и сжимает его руку своей, а затем и вовсе ложится рядом, крепко обнимая его. Он обнимает её в ответ, прижимаясь щекой к волосам на макушке. 

Интересно, если бы она вчера всё же поехала с ним, то тоже бы пострадала? Или, наоборот, уберегла бы брата от беды? Должно быть, сейчас она себя винит. Или нет. Они оба из тех людей, которых сложно разгадать. 

Я умываюсь, одеваюсь и спускаюсь на первый этаж — желудок урчит от голода. 

Мама приветствует меня тёплой улыбкой, говорит, что сегодня решила остаться дома, потому что накопилось много дел по нему. Но я понимаю, что она беспокоится о моём состоянии после вчерашнего. И я не против. 

Мама поджаривает мне тосты, ставит на стол клубничное варенье, персиковый джем, масло. Готовит мне и себе капучино. Болтает при этом обо всём на свете — я слушаю её с улыбкой. 

А затем она смотрит на дом напротив и спрашивает: 

— Лиззи, а ты... Ты не хочешь проведать Руслана? Я соберу тебе корзинку с гостинцами. 

Чтобы меня с этой корзинкой встретила Вика и обсмеяла? Нет, спасибо. 

— Не сегодня. Ему нужен отдых, я думаю. 

— Да... Ты права. 

Позже мне звонит Лера, и я приглашаю её в гости.  

Мы загораем у бассейна, купаемся, разговариваем о всяких глупостях. Я почему-то не спешу ей рассказывать о вчерашнем — ощущение, что это касается только нас с Русланом. Интересно, а он рассказал своей сестре о том, кто ему помог добраться до дома? Или тоже считает, что это только наше?