Держись ближе - стр. 19

— Итак, — продолжает Жевнов. — Я победил, по твоим словам. Мы не соревновались, но пусть так. Что, кроме злости и неудобства, ты ещё чувствуешь по этому поводу?

— Желание побыстрее с этим всем расправиться.

— Спасибо за честность. Раньше ты наотрез отказывалась говорить о своём детстве, а сейчас как?

Тело деревенеет, а внутри наоборот разыгрывается целая буря мучительных чувств. Я сжимаю кулаки и не смотрю на Жевнова:

— Отец регулярно избивал маму, издевался над Русом и мною. Детство полное страха перед ним. Ничего особенного.

— Как считаешь, у него были на то причины или же он сам по себе являлся жестоким человеком?

Я прожигаю доктора свирепым взглядом:

— Вы сейчас шутите? Какие, к чёрту, причины? Ублюдок, он и…

— Понял, ты права: мы говорим о тебе, а не нём. Какое твоё самое яркое воспоминание из детства?

Я с извращённым удовольствием смакую следующие слова, ожидая соответствующей реакции на них:

— Как эта тварь тушила сигары о кожу моего брата.

Брови Жевнова ползут вверх, что меня вполне удовлетворяет, и, хмыкнув, я вновь отворачиваюсь к окну, но не сдерживаю себя от очередной откровенности:

— По моей вине. Я знала, что брать его чёртовы машинки нельзя, а после так и не призналась, что именно я сломала одну из них. Руслан взял вину на себя и пострадал. Он и позже не раз страдал из-за того, что брал мою вину на себя.

— Ты не виновата в том, какое наказание за проступок выбрал ваш отец. Здесь вина лежит исключительно на этом жестоком человеке. Ты это понимаешь?

— Да. И ненавижу его за это.

— И себя тоже. А это лишнее.

— Лишнее? — вновь прожигаю я его взглядом. — Вы все серьёзно считаете, что можно стряхнуть с себя чувства, с которыми ты живёшь годами, как снег с шапки?

— Вы все? — игнорирует он мой вопрос.

Я передёргиваю плечами:

— Наш новенький, Кирилл, тоже считает, что я запросто могу измениться. Мне стоит только…

— Захотеть. Вижу, что тебе это неприятно, но парень прав, Вика.

— И где мне искать это желание? По факту мне и так живётся неплохо. — Я отворачиваюсь в сторону и добавляю: — Жилось.

— Кроме плохих воспоминай из детства у тебя наверняка есть и хорошие. Попробуй поискать в них.

Мама.

Я с силой зажмуриваюсь, но это не избавляет сознание от вида её нежной улыбки. В тот день мы катались на колесе обозрения. Голубое безоблачное небо, её распущенные кудрявые локоны, совсем как у меня, и эта улыбка, переходящая от меня к Русу и обратно. Наверное, это был самый долгий и счастливый день с ней.

А уже вечером она страдала от побоев отца за то, что потратила чересчур много денег на детские глупости.

— Я не хочу быть, как она, — сдавлено признаюсь я. — Не хочу быть слабой и зависимой от чужого настроения.

— Как она?

— Как мама, — киваю я. — Слишком добрая, слишком безропотная, беззащитная. Я любила её… до сих пор люблю, но силён тот, кто бьёт первым.

— Выходит, ты хочешь быть, как отец, чтобы не стать такой, как мама?

Его вопрос ощущается, как удар в солнечное сплетение: такой же ощутимый и болезненный, но я и сама приходила к такой мысли, поэтому этот выпад переношу легче, чем могла бы без подготовки. Усмехаюсь горько и киваю:

— Я на грани того, чтобы стать его копией. Поэтому загораю тут.

— Как думаешь, твоему отцу приносило удовольствие причинение вреда?

— О да, его глаза горели каждый чёртов раз, когда он замахивался по новой!