Держава - стр. 70
– А наш император другого склада человек: «Война есть война, и солдат гибнет за Отечество. А казнить – грех!» – высказал своё мнение Банников. – На мой взгляд, это неправильно. Врагов следует уничтожать. Правильное решение принял прадед Николая Второго, повесив пятерых декабристов. Если бы его правнук велел вздёрнуть полдюжины воинствующих фрондёров во главе с Гучковым, в стране наступил бы так нужный сейчас внутренний мир и спокойствие. Пусть бы последующую сотню лет либералы сочиняли обличающие царя памфлеты.
– Согласен! – продолжил экскурс в паутину революционных партий Глобачёв. – В данный момент эсдек Ульянов никого не казнит, а тихо живёт в Швейцарии, в Цюрихе, в доме обувщика, что чрезвычайно связывает его с рабочим классом, – хмыкнул начальник питерской Охранки, – и пишет политические статьи. Агент доложил, что публицист часто подавлен, потому как их никто не читает. Ежедневно гуляет привычным маршрутом, но иногда, когда избавляется от мерехлюндии, то есть – от хандры, меняет его, забредая в незнакомые парки, скверы и улицы. Переписывается и встречается с Инессой Арманд, подчас помогающей вождю пролетариата скрасить тяжёлые эмигрантские будни. Как-то, перепив пива, на всю пивную шумел: «Если Христос любил Магдалину, то почему мне нельзя любить Арманд?» – Полагаю, это явная инсинуация. Агент заразился от Ильича унынием и решил таким образом поправиться, – вызвал улыбки слушателей. – Ближайшие его сподвижники и, разумеется, наши заграничные агенты в курсе, что сердце Ленина временами трепещет от бурной нежности к некой Анжелике Балабановой… И он не ждёт никаких революций, привыкнув за двадцать эмигрантских лет к размеренной спокойной жизни в цивилизованных культурных странах. Недавно, читая лекцию группе швейцарских молодых рабочих, пессимистично заявил: «Революции в Европе будут, но мы, старики, вряд ли доживём до них». О революции в России даже не мечтает… Вот такой, господа, расклад оппозиционных сил, – поднялся со стула Глобачёв, протянув Банникову кожаную папку. – Здесь краткие рапортички и мои выводы о сегодняшней ситуации в стране, – распрощался с гостями Константин Иванович.
Император искал верных людей, но они были наперечёт.
За январь месяц Николай дал около полутора сотен аудиенций, обстоятельно обсуждая с принятыми лицами текущий момент и ближайшее будущее.
Некоторые из них предупреждали государя о надвигающихся беспорядках и об угрожающей ему лично опасности. Государь успокаивал их, отвечая, что они сгущают краски и что к лету, после завершения победоносной войны, всё образуется: «Всё в руках Божиих и на всё Его воля. Я категорически против дарования ответственного министерства, то есть против конституции, особенно во время войны. Победим, тогда и станем решать вопрос о конституции».
Председателем Государственного Совета государь назначил бывшего министра юстиции Щегловитова – волевого, умного, опытного в политике учёного-юриста, яростно ненавидимого левыми кругами и еврейской диаспорой.
«Ванька Каин», – называли они его за антисемитские взгляды и за то, что состоял в монархической организации «Русское собрание».
Но даже Щегловитов негативно отозвался в 1916 году о тогдашнем правительстве: «Паралитики власти слабо и нерешительно борются с эпилептиками революции».