Держава том 1 - стр. 5
Аким же рассматривал женщин, дружно обрабатывающих острыми сечками сочные кочаны над длинным деревянным корытом.
– Бабы, – шмелём отлетел от барыни староста, – мельчей теши, домой не спеши. Всем в подарок ленты будут, – повёл помещицу в дом, отчитаться в доходах за отданную мужикам в аренду землю.
Ребята с гувернанткой остались на улице.
Мадемуазель Камилла брезгливо морщилась, слушая острые, как сечки, женские шутки и заразительный смех.
Барчуки взрослого юмора пока не понимали, и пошли к двум пацанам примерно их возраста, трескающим одну за другой хрустящие кочерыжки.
Одна из женщин, обтерев о фартук руки, протянула по кочерыжке юным господам.
– Как зовут? – хрустя сочным подарком, поинтересовался Глеб у невысокого рыженького паренька. – А-а-а! – узнал он недавно тонувшего моряка. – Это не в твой корабль капусту рубят? Чего молчишь?
– Васятка, – шмыгнув курносым носом, с обидой произнёс паренёк.
– Васятка, станцуй вприсядку, – презрительно отошёл от него Глеб.
Обратно ехали тихим шагом, так как барыня, ткнув предварительно кучера зонтом в спину, укоризненно сказала:
– Ты, Ефимка, так не гони, не на ипподроме находишься.
«Госпожа, а как матюжится», – изумился кучер, и всю дальнейшую дорогу размышлял, на ком же это он, по разумению барыни, находится.
Вечером Аким снова стоял перед портретами своих пращуров, и с грустью убеждался, что ни на одного из них не похож.
«Все они светловолосы, а я волосом чёрен, и глаза у них голубые, а у меня тёмные. Вот Глеб в них, – позавидовал брату, – а я в матушку…».
Но грусть эта была недолгой. Всё равно они его предки. И он тоже Рубанов, к тому же – первенец, и носит имя Аким, а не какое-то там – Глеб.
И опять уютно тикали напольные часы, матушка играла на рояле. Горел камин. Брат возился с собаками. И когда одна из борзых подошла к креслу, где сидел Аким, и дружелюбно потёрлась о ногу, он вдруг понял, что вот оно – счастье, и с трудом удержал слёзы, повернувшись к стене и разглядывая блики огня на ней.
Всю свою жизнь будет он вспоминать тепло и уют домашнего очага…
Утром их разбудили рано.
По крыше барабанил дождь, и Акиму так не хотелось выходить в сырость улицы.
Глеб же, напротив, с нетерпением ожидал отьезда, приготовившись к нему ещё со вчерашнего вечера. Он был счастлив, что ехать в ландо придётся до самого уездного города, а оттуда, по железной дороге, до Петербурга.
– Ирина Аркадьевна велели одеваться теплее, – проверяла, застёгнуты ли все пуговицы на их пальто, гувернантка.
Перед парадным подъездом выстроились в ряд четыре экипажа. В один грузились вещи, в другой, весело толкаясь, две горничных. Швейцар и старичок-лакей в третьем. В напоминающем карету ландо с кожаным верхом, провожаемые нянькой и оставшейся прислугой, помолившись перед дорогой, разместились господа с гувернанткой.
Дождь разошёлся не на шутку.
– Это к добру! – кричала вслед старая нянька, прощально взмахивая рукой, а другой, стирая с морщинистого лица слёзы и капли дождя.
Ехали медленно, разбрызгивая колёсами грязь. Хмурые, серые тучи висели низко над землёй.
Рубановка встретила их унылыми от дождя домами, почерневшими мокрыми плетнями и выглядывающим из-под плаща старостой, стоявшим возле своего дома, на краю грязной дороги. Двумя руками он вцепился в плащ и, прощаясь, по-лошадиному тряс головой, развеселив этим Глеба до коликов в животе.