Департамент нераскрытых дел (сборник) - стр. 19
Джун заверила, что гости придут в восторг, потому что знала: пусть многое останется для них непонятным, снисходительное внимание великого артиста бесконечно польстит каждому, кто удостоится чести его видеть и слышать.
За обедом она держалась легко, раскованно и выглядела более воодушевленной, чем когда бы то ни было прежде. Спейнгрейву казалось, что в лучах нового взаимопонимания жена раскрывается, расцветает подобно розе. Весь вечер сладкая иллюзия согревала и вдохновляла.
В спальне Джун снова рассмеялась и сказала, что на нем забавный халат, хотя халат – шелковый, черный, далеко не новый – был ей хорошо знаком. Отчаянно сомневаясь и в себе, и в жене, но в то же время сознавая, что она не чувствует его неуверенности и напряжения, Спейнгрейв присел на край кровати и произнес первое, что пришло в голову:
– До вечеринки еще есть время, дорогая. Если хочешь, съездим куда-нибудь на пару недель – например, в Швейцарию.
– Если ради моего удовольствия, то спешить не стоит. Мне и здесь очень хорошо.
– И мне тоже! – Спейнгрейв нежно сжал ухоженную руку. – Ведь это наш дом: твой и мой. Неплохое местечко, правда? И было бы замечательно, если бы у нас появились дети. Разве не так, милая?
Джун не ответила. Лицо мгновенно превратилась в холодную, отчужденную маску, и он испугался, что она восприняла слова как упрек, что у них до сих пор нет детей.
– Джун, дорогая! – Он склонился и прикоснулся губами к восхитительным светлым волосам. – Я всего лишь хотел сказать…
И вдруг она фыркнула так, как фыркает школьница, которой запрещено смеяться во время урока.
Едва Спейнгрейв отстранился, жена открыто расхохоталась. Он стоял возле кровати и молча, обреченно наблюдал. Джун подняла голову, взглянула и зашлась в новом приступе смеха. Он терпеливо ждал, пока она не устанет и не успокоится.
– Может быть, объяснишь, почему смеешься? Впрочем, кажется, я и сам понимаю.
– Не смогла удержаться! – выдохнула Джун. – Когда ты сидел на краю кровати в халате и говорил так возвышенно, так важно, было ужасно забавно!
И она снова хихикнула, что вынудило Спейнгрейва молча шагнуть к двери.
– Ах, Люсьен, не за что на меня сердиться и обижаться! Ты действительно смешной, особенно когда произносишь что-нибудь серьезное, иначе ты был бы не ты. Не могу вести себя так, словно ты такой же, как все остальные мужчины.
– Да. Именно об этом я и подумал, – негромко произнес Спейнгрейв и ушел.
Объяснение прозвучало оскорбительно, потому что жена забыла о главном: до сегодняшнего дня в обычной жизни она не видела в нем ничего смешного. Мужчина, стремившийся из приятеля превратиться в любовника, уже успел разбудить в Джун женское начало и позволил увидеть, что она и в самом деле замужем за клоуном.
Спейнгрейв спустился в кабинет, расположенный рядом со спортивным залом, и налил стакан бренди. Долго сидел неподвижно, а потом открыл шкаф и достал автопортрет, написанный давным-давно в студии в Блумсбери.
«Лучшее из всего, что я сделал! – долетел сквозь годы безжалостный приговор. – Но правда невыносима. Жестока!»
И все-таки даже эта жестокость казалась не столь горькой, как жестокость смеха, подобно огненному мечу отсекавшего его от остальных людей. Смеха, ставшего зеркалом, в которое предстояло смотреться изо дня в день и видеть отражение человека, «не такого, как все остальные мужчины».