Деньги, дворняги, слова - стр. 13
Мне вдруг становится обидно за Веника, что Галя не осталась посмотреть на него. Как будто она обещала, что станет моей подругой и будет любить всех, кого я люблю. И я чувствую, как будто меня обманули. Хотя на самом деле меня никто не обманывал. Просто пришёл человек устраиваться на работу – и решил, что ему эта работа не подходит.
«Дурочка! – думаю я про Галю. – Где ты ещё такую работу найдёшь? Это же самое лучшее в нашем городе, что можно найти! Я сама эту работу сколько искала!»
Мама спрашивает у меня:
– Валька, ты что? Она же… она просто как волонтёр. Скоро, кстати, и волонтёры придут. Рада им будешь?
А сама, гляжу, лопату, которую Галя у неё не взяла, к выходу тащит. Не иначе сама надумала чистить вольеры.
Я у неё перехватила лопату, говорю:
– Мама, тебе что врач сказал? Физические нагрузки – у-ме-рен-ные! Давай-ка убирай в домике. А в вольерах я и сама как-нибудь.
Мама начинает доказывать, что с ней давно всё в порядке и что она просто видеть не может, как я одна в вольерах убираюсь. Как я устала уже от этих споров. Устала что-то доказывать. И я говорю:
– Мам, я сейчас буду громко кричать и ногами топать.
Это когда тебя собаки не слушаются, надо громко кричать, всё, что захочешь. Любые слова или просто звуки: «А-ва-ва-ва!» – и топать ногами. Но до этого у нас только на второй территории доходит. На первой тебя и так понимают, если словами говоришь. Вот на второй – щенки, они не очень разумные. Их же словам никто не учит, и они знают только то, чему научились друг от дружки. А из взрослых мы селим туда только самых диких и бестолковых, таких как Тучка. Её или за ошейник бери и тяни, куда нужно тебе, чтоб она шла, или кричи и топай, чтоб, наоборот, не шла, куда ей не положено.
И мы с мамой обе чувствуем, что я точно сейчас буду кричать и топать ногами. Потому что какая разница, кто тебя не слушается, кто не понимает простых слов. Ведь мы обе знаем, что я права и что ей нельзя лопатой орудовать. Надо радоваться, что она просто может приходить в приют, убираться в домике, мыть клетки и кормить собак.
Когда на неё не находит этот азарт, в котором она готова и вёдра тяжёлые таскать, и лёд ломом долбить, тогда она говорит, что надо быть благодарной просто за этот снег – что можно ходить по снегу и стряхивать его на себя с деревьев. Или на нас, если мы зазеваемся. Можно обнимать меня, Игоря, Коську, а можно трепать как хочешь приютских собак.
– Кому надо быть благодарным, мама? – спрашивает у неё наш Игорь.
И мама говорит медленно:
– Ну, врачам. И ещё небу, или как это сказать?
И потом вдруг смеётся:
– Да кому хочешь, Игорёк! Кому хочешь – будь благодарным! Я вот вам благодарна, что вы у меня… что вы родились вот такие!
– Какие? – не понимает Игорёк.
А мама вместо ответа вдруг валит его и начинает щекотать и выкатывать по дивану – как Лютра выкатывает нас в снегу!
А ведь я могла даже не познакомиться с Лютрой! И остальными тоже… Работала бы в каком-нибудь дурацком магазине. Или ещё где-нибудь.
Я давно знала, что, как только получу паспорт, пойду работать. Любую газету возьми – там объявлений! И среди них обязательно что-то найдёшь. Тракторист, каменщик-монолитчик, штукатур-маляр – это, конечно, не подойдёт. Мне надо такую работу, чтобы на неё выходить после уроков. А целый день работать я могу в выходные или в каникулы. И я думала: чем не работа – раздавать на улице какие-нибудь рекламные бумажки? Их, конечно, не все берут, а кто-то, взяв, даже не глянет – сразу несёт в ближайшую урну. А кто-то и просто так, под ноги, кидает.