День Суркова - стр. 20
Сурков подумал, что все это вместе и образовало бы тот феномен безрадостного прозябания, безысходности и страха, который испытывал он. И что удивительно: никто не пугал его, не угрожал и не обещал вечных мук, мысль эта приходила сама, так, как приходят друзья – не вовремя и без приглашения. Сурков специально заставлял себя вспоминать жизнь, друзей, работу, книги и кинофильмы. Как назло, бездумная работа по расширению грота способствовала появлению глупых мыслей. Сурков попытался сделать свою работу творческой, но отсутствие инструментов и любых других приспособлений этому не способствовало. В конце концов Сурков бросил свое занятие и направился бродить по Аду. Вялый не появлялся, да и сам Ад в ночное время казался другим. Сурков понял, что видит его по-новому: как неминуемо он превращается в то, что привычно называется домом. Это открытие не приносило хорошего настроения.
Сурков увидел двух грешников, играющих с чертями в карты. Подошел и сел на грубую скамейку, ожидая, что его тут же погонят, но черти, поглощенные игрой, не обратили на него никакого внимания, а один из грешников даже пододвинул к нему бумажный кулек с сухариками.
Сурков впервые видел, как едят в Аду, да и на еду это было не похоже. Грешник брал в рот парочку заплесневелых, посыпанных грубой солью сухариков, хрустел ими, после чего сплевывал под стол. Весь моцион заключался в грубом сплевывании, и вкус сухарей грешника нисколько не смущал. Сурков уже понимал разницу между духовной и телесной оболочкой, поэтому потянулся к пакету только из любопытства. Он выбрал наименее заплесневелый сухарик, положил его в рот и погонял языком, прислушиваясь к ощущениям. Определенно, он был соленым. Вкус соли перебивал устойчивый привкус пыли, ничего интересного он больше не заметил.
– Играть будешь? – спросил грешник.
– Во что играете?
– В дурака.
– В дурака? – удивился Сурков.
– А что? Умником себя считаешь?
Сурков попытался проглотить сухарик, но тот почему-то не хотел проглатываться, а напоминал жвачку. Решив, что с сухариком он разберется позже, Сурков ответил:
– Да нет.
– Так да или нет?
– Нет, я же говорю.
– Ты не сказал «нет», – настаивал грешник.
– Че пристал? – спросил тот, что предложил сухарик.
– А че он в попу лезет? Да… Нет…
– Ударьте его по лицу, Федор Абрамович, – предложил один из чертей.
Грешник, которого назвали Федор Абрамович, не долго думая воспользовался советом и залепил оплеуху по левой скуле Суркова. Сухарик тут же пролетел внутрь, а Сурков увидел свои ноги, взметнувшиеся вверх. Ощущения боли в Аду были такими же яркими, как и при жизни. В них было что-то металлическое, резиновое, ненастоящее, вроде как от сливочного масла попахивало бензином, но то, что это было масло, сомневаться не приходилось. Сурков больно ударился, кувыркаясь по камням.
Два черта и два грешника залились смехом. Суркову захотелось подскочить, прыгнуть на обидчика и разорвать его в клочья, но неожиданно для себя он ощутил ужасную усталость. Он лежал на камнях, приятный холодок давал ощущение покоя, которое может ощутить путник, взявший непосильную ношу и случайно присевший отдохнуть. Он начинает понимать, как он устал, сколько прошел и как же далеко до конца. От этого знания становится невыносимо тяжело.
Сурков подумал, что досчитает до десяти, поднимется и набьет морду обидчику, но когда досчитал до восьми, уже знал, что будет считать дальше. После двух с половиной тысяч он перестал. Через полчаса ярость прошла, и драться уже не хотелось. Вскоре грешники окончательно продулись и залезли под лавку кричать «гав-гав». Федор Абрамович проиграл двенадцать миллионов «гав», грешник, угостивший Суркова, – чуть меньше. Они добросовестно изображали собак под смех чертей, пока у них не сели голоса, после чего черти пошли отдыхать, а грешники, полаяв для приличия несколько минут, вылезли из-под стола.