Дело Живаго. Кремль, ЦРУ и битва за запрещенную книгу - стр. 2
Дача Пастернака стояла среди сосен и берез; двухэтажное здание шоколадного цвета с окнами-эркерами и верандой напоминало типичный американский деревянный дом. Подойдя к калитке, гости увидели хозяина – 66-летний писатель в старых брюках, куртке и в резиновых сапогах работал в саду. Помимо плодовых деревьев, кустов и цветов, семья выращивала овощи. Пастернак показался Д'Анджело очень привлекательным человеком, на удивление моложавым. Казалось, его удлиненное лицо высечено из камня. На нем выделялись полные чувственные губы и живые карие глаза. Марина Цветаева считала[6], что Пастернак похож одновременно на араба и его коня. Многие приезжавшие в Переделкино вспоминали, как он иногда замирал, «…полузакрыв раскосые карие глаза[7], отвернувшись и напоминая упирающегося коня». Пастернак приветствовал гостей крепким рукопожатием. Его улыбка была лучезарной, почти детской. Пастернак любил принимать гостей из-за рубежа – редкое удовольствие в Советском Союзе, стране, которая приоткрыла границы только в 1953 году, после смерти Сталина. Еще один гость с Запада, побывавший тем летом в Переделкине, оксфордский философ Исайя Берлин, говорил, что опыт от общения с писателями похож «на разговоры с жертвами кораблекрушения[8] на необитаемом острове, которые на протяжении десятков лет были отрезаны от цивилизации, – все, что они слышали, казалось им новым, волнующим и восхитительным».
Хозяин и гости сели на две деревянные скамейки. Услышав фамилию Серджио, Пастернак очень обрадовался и несколько раз повторил ее своим басовитым голосом, немного в нос. Он поинтересовался ее происхождением. Д'Анджело ответил, что фамилия по происхождению византийская, но довольно распространенная в Италии. Пастернак принялся вспоминать о своей единственной поездке в Италию летом 1912 года, когда он был 22-летним студентом Марбургского университета, где изучал философию. Путешествуя в купе поезда 4-го класса, он посетил Венецию и Флоренцию, но деньги у него кончились задолго до того, как он добрался до Рима. Он ярко написал об Италии в своем автобиографическом наброске «Охранная грамота», в том числе о том, как был в Милане полдня и не запомнил его. Он подходил к городскому собору, который все время менялся, в зависимости от перекрестков, с которых он последовательно открывался. «Он тающим глетчером[9] неоднократно вырастал на синем отвесе августовской жары и словно питал льдом и водой многочисленные кофейни Милана. Когда наконец неширокая площадь поставила меня к его подошве и я задрал голову, он съехал в меня всем хором и шорохом своих пилястр и башенок, как снежная пробка по коленчатому голенищу водосточной трубы».
Через сорок пять лет имя Пастернака окажется неразрывно связанным с Миланом. Совсем недалеко от собора, если пройти стеклянную сводчатую галерею Виктора-Эммануила II и театр Ла Скала, находится улица Андегари. В доме номер 6 помещалось издательство Фельтринелли, человека, бросившего вызов Советскому Союзу. Он первый издал «Доктора Живаго».
Беседы с Пастернаком часто превращались в его монологи. За ясными пассажами следовали сумбурные и запутанные, а живые и конкретные образы сменялись темными и неясными. Иной раз казалось, что понять его совершенно невозможно, как вдруг речь его снова обретала ясность и простоту. Исайя Берлин вспоминал: