Дело о гибели Российской империи - стр. 22
Уже позднее, несмотря на то что в сословии к тому времени сложилась группа особых специалистов, защитников в политических процессах, политические убеждения которых в значительной мере совпадали с убеждениями самих подсудимых, я же не числился в этой группе, мне все-таки пришлось выступить в позднейших политических процессах.
Балмашев, убийца министра Сипягина, просил меня защищать его, но письмо его не застало меня, я был на защите в Одессе. Его защищал, по назначению от суда, высокочтимый всем сословием нашим, много лет состоявший председателем Совета В. Ф. Люстих. Я был счастлив, что чаша на этот раз миновала меня, так как Балмашев был повешен.
Два других наиболее сенсационных политических процесса позднейшего времени не миновали меня.
Я защищал Гершуни, организатора многих террористических актов, и Сазонова – убийцу статс-секретаря, министра Плеве.
Гершуни, приговоренный военным судом к смертной казни, не был казнен.
Ввиду категорического отказа от подписания просьбы о помиловании я подал такую просьбу на Высочайшее Имя от своего имени, что до тех пор не практиковалось. Помилован он был, очевидно, по желанию Плеве, который лично таинственно посетил его в Петропавловской крепости. Впоследствии это помилование ставили в связь с влиянием Азефа на Департамент полиции, имевшего на то свои, конспиративно-провокаторские виды.
Из всех политических преступников, с которыми мне пришлось на своем веку столкнуться, Сазонов, убийца Плеве, был исключительно симпатичным.
В течение продолжительных одиночных свиданий я полюбил его искренно; да его и нельзя было не полюбить. Он был безответною жертвою, свершившей свое, как он думал, «святое дело» с покорностью заранее обреченного.
Речь моя в защиту Сазонова, помещенная в последнем издании моих «Речей», была напечатана и отдельной брошюрой. Мне случилось прочесть ее и во французском судебном журнале, в прекрасном переводе.
Из всех «убийц», которых мне приходилось защищать, я Сазонова исключительно выделяю. Сопоставляя личности жертвы и убийцы, я отказываюсь даже формулировать его деяние убийством.
Он был приговорен к долгосрочной каторге и умер, не отбыв ее.
Отец его бывал у меня позднее и очень хлопотал о перевозке тела любимого сына на родину, в Уфу. Ему чинили в этом всяческие препятствия.
Еврейский вопрос
Мои личные успехи в жизни и в адвокатуре, как гашиш, подчас туманили мне голову, и я старался не думать, т. е. не задумываться слишком, над тем, чему не мог помочь.
Весь в работе и в увлечениях, я не был чужд, однако, часов глубоко-пессимистического раздумья, идея о самоубийстве не была мне чужда, об этом можно отчасти судить по моему роману «Господин Ареков», который как-то вырвался душевным воплем в кульминационный период личного жизненного благополучия.
Одно себе поставил я задачей и никогда этому не изменил: раз судьба сделала из меня юриста и адвоката, и притом по преимуществу уголовного защитника, – никогда не отступать пред трудностью выпадающей задачи и помнить только одно, что у меня за спиной живой человек. Я забывал о себе и о своих личных интересах и перевоплощался в союзника клиента, чаще всего обвиняемого. Я переживал с ним его муки, думы и сомнения, и от того, быть может, моя речь доходила до человеческой души. Иногда, будь то душа самого закоренелого судьи-фанатика.