Дело о гибели Российской империи - стр. 14
Уезжал Государь на военном пароходе «Тигр», кажется, через Одессу в Севастополь. Пароход должен был отвалить в Спасске не от той пристани, где приставали коммерческие пароходы, а от пристани, нарочито сооруженной на Стрелке, расцвеченной флагами. Командовал «Тигром» мамин знакомый, капитан Шмидт, и мы с мамой стояли очень удобно на самой пристани, рядом с его красавицей-женой, Юлией Михайловной. Тут было много разряженных дам, некоторые, как наша мама, были со своей детворой. У нас, да и почти у всех стоявших на пристани, были в руках букеты цветов, перевязанные трехцветными ленточками.
Стройный красавец, выше всех его окружавших больше чем на полголовы, Государь шел ровно, медленно, отвечая на все приветствия. Мы бросали к его ногам букеты, бывшие у нас в руках, когда он шел по пристани, а он, словно в такт покачивая во все стороны головой, ласково картавил какую-то благодарность. Я ясно слышал только слова «милые дети», а что дальше еще на ходу он говорил – от меня ускользнуло.
В общем, как говорили, Государь остался доволен своим пребыванием в Николаеве и был все время в отличном расположении духа. Адмирал Глазенап и полицеймейстер Карабчевский удостоились Высочайшей благодарности, чуть ли не наград за образцовый порядок в городе.
Через какое-то время после приезда Государя нам с сестрой случилось заболеть корью.
Это было первым моим серьезным заболеванием, потому что начиная с сознательного возраста я не помнил никакой, более или менее длительной или серьезной своей болезни. Единственное, еще при Марфе Мартемьяновне, когда мы не обедали за общим столом, мне случалось «обкушиваться», и нередко. Тогда по дороге из Морского госпиталя заезжал к нам престарелый Никита Никитич Мазюкевич, женатый на родной сестре покойного моего отца, Александре Михайловне.
Я уже знал заранее, что именно пропишет добрейший Никита Никитич, после того как постукает мой живот и я высуну и покажу ему свой язык: очень противную сладковатую, бурого цвета микстуру – «бурду», как окрестила ее сестра Ольга.
После трехдневной диеты на молочной кашке или бульоне наступал блаженный миг, когда сама мама приносила специально для меня, «выздоравливающего», пухленькую котлетку вкуса изумительного. Это всегда знаменовало полное мое выздоровление, и на следующий день я уже бегал «как встрепанный».
Когда умер Никита Никитич Мазюкевич, его сменил, в качестве домашнего врача, Антон Доминикович Миштольд, и мои заболевания стали еще более редки, хотя раз, помнится, мне почему-то ставили за ушами пиявки, для чего приходил «армянский человек», Иван Федорович, некогда мой беспощадный «стригун-цирюльник».
Когда мы с сестрой только что заболели корью, мама очень встревожилась, боясь осложнений. Но «Доминикич» ее успокоил.
Болезнь протекла правильно, без малейших осложнений, и у меня об этом времени, как и вообще обо всех моих заболеваниях, сохранилось самое отрадное, а на этот раз почему-то и очень яркое воспоминание. «Сидеть в карантине», т. е. никуда не выходить из комнат, нам пришлось долго, но это не только не было для нас лишением, но, наоборот, казалось самым светлым оазисом и без того счастливого детства.
Мама и mademoiselle Сlotilde, оставившая на это время свои уроки в городе, были неотступно с нами, став буквально нашими пленницами.