Дело о деньгах. Из тайных записок Авдотьи Панаевой - стр. 33
– Твои бесплатные приложения только развратят читателей. Они захотят получать вместе с журналом еще и книги. Что тогда будут делать книгоиздатели?
– Это уж, Вася, не моя забота. Мне главное – получить подписчиков для журнала. Отобрать их у Андрюшки Краевского и привести к нам.
– Ну, тогда можешь прилагать к каждому номеру бесплатный бублик или связку сушеной тарани.
– Дельное замечание, правда, для нашего читателя больше подойдет пачка английского чая или коробка французской пастилы.
– Ты смеешься, а между тем выбрал для приложения самое примитивное произведение исписавшейся Жорж Занд. Мало того, я считаю, что давать ее в переводе – значит унижать и обкрадывать читателя. Романы нужно читать на языке оригинала.
– Вася, зачем ты всех по себе меришь? Не всякий, как ты, может читать по – французски, по – английски, по – немецки, да и по – латыни. Вот я, скажем. Языками не владею, и с удовольствием прибегну к переводу, если найду время.
– Не прочитал?
– Когда, Вася! Достаточно того, что Авдотья Яковлевна, клянется и божится, что роман превосходный.
– Ох уж эти дамы, им только дай что – нибудь поаморальнее, чтобы было побольше свободы в любви.
Я промолчала.
В спор вмешалась одна из дам:
– Это кто тут дам обижает, а заодно и Жорж Занд? Вы, Василий Петрович? О каком, с позволения спросить, произведении идет речь?
– О «Лукреции Флориани». Знаете?
– Нет, не читала. Буду благодарна господину Некр – ву, если он поместит его в приложении. Что ж, он и вправду такой аморальный?
Тут вмешалась Мари, сидевшая между Сократом Воробьевым и его младшим братом, Ксенофонтом, юношей невзрачным, но очень смешливым.
– «Лукреция Флориани» – самый чистый роман из тех, что я читала у этой писательницы. Вам, Василий Петрович, не нравится, что его героиня, актриса, имея троих детей от разных мужчин, называет себя чистой и девственной? Да любая женщина под этим подпишется. Женщины любят не телом, а душой.
При последних ее словах Ксеничка Воробьев, разгрызавший куриную косточку, выронил ее из рук и забился в смехе. Глядя на него, стали покатываться с хохоту все прочие. Постепенно все мужское население стола, кроме Пан – ва, к нему присоединилось, при том что дамы сидели с недоуменными и даже удрученными лицами, а Мари чуть не рыдала. Жан, с его характером вечного примирителя, хотел замять неприятную сцену, поднялся и провозгласил:
– Господа, мы собрались здесь не Жорж Занд обсуждать, а отметить приятные события. Любимый нами художник Сократ Воробьев мало того, что стал академиком живописи, но удостоился поощрения самого Государя, продлившего ему пребывание в Италии еще на два года, заметьте, за счет казны, и заказавшего несколько работ для своего пользования.
При упоминаниии Государя смех замолк, но Некр – в и Бот – н с недоумением покосились на Пан – ва, придерживавшегося, как и они, либерального направления и Государя на людях обычно не поминавшего.
Сократ, уже изрядно пьяный, так как успел попробовать все роды вин и напитков, выставленных ресторатором, вскочил из – за стола и, выплескивая вино из бокала частично на скатерть, а частично на платье Мари, счел нужным уточнить:
– Четыре картины маслом изволил заказать и Высочайше одобрил альбом с рисунками. Господа, здоровье Государя!
Некр – в и Бот – н с неподвижными лицами подняли бокалы, Ксеничка высоким фальцетом повторил здравицу, дамы переглянулись, а Мари, только что почти рыдавшая, воскликнула с просветленным лицом: