Дело о деньгах. Из тайных записок Авдотьи Панаевой - стр. 26
А что Некр – в? На первых порах был он счастлив безмерно. Его походка, голос – все преобразилось, морщины лица разгладились, взгляд оживился и просветлел. Его средства в ту пору были незначительны, он не мог одаривать меня драгоценностями и нарядами, что было уже гораздо позднее, но дарил меня своими планами, своими мечтами о будущем, своей верой, что во мне нашел он именно ту, которую искал всю жизнь. Один раз, в самом начале, принес мне цветок в горшке. Я видела из окна, что отпустил извозчика и что – то осторожно несет, завернутое в бумагу, и еще прикрывает сверху газетой.
Оказалось – орхидея. Стройная белая орхидея в январском, насквозь продуваемом Петербурге. Потом была у меня забота сохранить цветок, не дать ему замерзнуть в не свойственных ему широтах, в отсутствии солнечного тепла и света. И когда глядела на эту орхидею, всегда слезы закипали: представлялось, что сама я такой вот оранжерейный цветок, заброшенный в холодный, продуваемый колючими ветрами мир.
Странная была это любовь и странная полупризрачная жизнь. Некр – в был человеком ипохондрического склада, нервный, раздражительный, страшно ревнивый. Любить такого и быть им любимой – не только нелегко – невыносимо. Наше общение довольно скоро стало походить на беспрерывный спор, нескончаемое выяснение отношений. И хоть были в моем характере и игривая веселость, и потребность в красоте и гармонии, ссоры получались тяжелые, с криками, надрывными моими рыданиями и его просьбами о прощении.
В итоге все кончалось ночным примирением и временным недолгим затишьем, после чего опять следовала безобразная сцена. Некр – в не признавал любви без мучительства, без ревнивых вопросов и жалящих, едких обвинений.
Позднее, когда я читала романы Федора Дост – го, уже после его возвращения из ссылки, мне все казалось, что своих «подпольных» героев он списывал не только с самого себя, но и с Некр – ва. Чем – то были они похожи, хотя после напечатания в Журнале романа «Бедные люди», с восторгом принятого в околожурнальных кругах, Некр–в немного поостыл к его автору, даже, совместно с Тург – ым, подтрунивал над его гонором и непомерным самолюбием. А тот, почуяв охлаждение, полностью отошел от Журнала.
Поговаривали – и эти слухи до меня долетали, – что свою Настасью Филипповну Дост – й списывал с меня. Что ж, возможно, я ему нравилась. Был он мне жалок, когда сидел в своем уголке, бледный, с нервическим покашливанием, и напрасно ждал, что собратья начнут обсуждать его писания. Новые его писанья общим судом, возглавляемым критиком Бел – им, признаны были неудачными, а самый их автор, как казалось, возомнил себя гением и даже кричал где – то прилюдно, что будет знаменит, когда про Бел – го и думать забудут.
Мне было жаль бедняка, и я выказывала ему симпатию. Однако, от сходства с Настасьей Филипповной отрекусь. Если какое – либо сходство с нею у меня и было, то только внешнее. Внутренний же портрет взбалмошной и не знающей удержу героини Дост – го очень от меня далек, можно сказать, мне противоположен.
Уж ежели я представляла себя какой – нибудь литературной героиней, то больше Парашей из «Горячего сердца» Александра Островского или его же Катериной из «Грозы». Были во мне, как я думаю, крестьянская положительность и стремление жить по правде. Если говорить о стихах Некр – ва, то ближе всего мне его Дарья из поэмы «Мороз, красный нос», та самая, про которую написано: «Есть женщины в русских селеньях». И тут имеется у меня тайное, никогда и никому не высказанное предположение, что списана она с меня.