Дэдо (сборник) - стр. 33
Якобы Колечкин вздохнул.
Он не думал, что ему поверят.
Он находился в пароходном трюме, где в любой момент его могли безнаказанно (может, и по делу) убить.
Все мои вычисления спрятаны в Пулковской обсерватории, осторожно признался Якобы Колечкин. Никто их там не найдет. В специальном кабинете хранятся старые инструменты, с которыми работали еще царские астрономы Струве и Бредихин, там же хранятся мои вычисления. В письме, отправленном в ЦК ВКП(б), я ничего не сказал о своих бумагах. Хотел показать большевикам… – Якобы Колечкин подозрительно оглянулся на ученого горца. – Но не поверили…
– Ты точно надежно спрятал свои вычисления?
– Почему спрашиваете? – насторожился профессор.
– Если такие контрреволюционные документы попадут в руки твоему следователю, он добавит тебе лет двадцать.
– Но прокурор…
– А прокурор добавит.
Якобы Колечкин вздохнул.
Вообще-то он считал, что даже прокурор уже не имеет значения.
– Ты что, не веришь в прогресс? – удивился его отчаянию Джабраил.
– Я верю только в Тоутатес. А он неуклонно приближается к планете.
– Напрасно ты написал свое письмо именно в ЦК…
– Теперь я и сам понимаю…
Якобы Колечкин трусливо опустил глаза и вдруг спросил изменившимся голосом:
– А эти… – (Он имел в виду урок.) – Они еще принесут вам сало?
– Наверное.
– Можно, я его съем?
– Нельзя, – отрезал Семен.
– Почему?
– Потому что тогда они и тебя сделают Машей.
– Какое это имеет значение?
Семен пожал плечами:
– Для меня имеет.
– А если я просто схвачу сало и съем?
– Если сразу схватишь и съешь, тебя просто зарежут.
– А есть другие способы съесть это сало?
– Есть.
– Какие?
– Пойди к уркам и убей дядю Костю. А лучше убей там их всех. Вот когда ты всех убьешь, сало сразу станет твоим. Иди, иди, браток, не бойся, тебе ведь уже все равно, – ухмыльнулся Семен. – Пусть они поймут, что ты и есть Царь-Ужас.
– Ты не веришь мне? – осторожно спросил профессор.
– А когда должен упасть твой астероид?
– Думаю, лет через сто.
– Тогда верю.
Черточки на переборке множились.
Одна к другой – пара высоких столбиков.
Если ученый горец не ошибался, в море пароход находился почти два месяца.
Однажды, как раз во время обеда, всех бросило на пол – чудовищный толчок сотряс пароход от носа до кормы, даже приостановил его неуклонное прежде движение.
Но гарью не пахнуло, дымом не понесло.
Скорее всего, понял Семен, наткнулись на плотную льдину.
Даже на горящем, терпящем бедствие броненосце можно взбежать по искалеченным лесенкам на верхнюю палубу, а тут люки задраены, можно лишь гадать, что происходит за железным бортом. Пустые ведра покатились по рубчатому металлическому полу, на них никто не обращал внимания. Зеки выли, проклиная жизнь, проклиная льдину, лишившую их обеда. Даже урки тревожно перешептывались. Сбившись в плотную кучу, они загадочно и злобно поглядывали в сторону Семена.
Два месяца пути – это немало.
За два месяца пути из твиндека подняли наверх три трупа.
Двое умерли от неизвестной болезни, может быть, от запущенного отчаяния, третьего ночью задушили урки. Задушенный оказался спецом-евреем по радио, они в твиндеке держались отдельной кучкой, а уберечь приятеля не смогли. «Я одного знаю, – шепнул Семену Джабраил. – Видишь того курчавого в очках? Он был большим человеком при Троцком. Возглавлял отдел в Институте физики, я ходил к нему. Правда, у него не было времени, он так и не вникнул в мое открытие. И зря, зря… Видишь, – с отчаянием повторил Джабраил, – он умный, а я глупый, а разницы теперь между нами, считай, никакой нет».