Даурия - стр. 77
В тот же день Улыбины начали сгребать кошенину. С греблей, как всегда, поторапливались и после обеда отдыхать не стали. Нужно было пользоваться хорошей погодой. На этот раз работал и Ганька. Но дело у него спорилось плохо. Пока прокатывал он один валок, взрослые успевали справиться с тремя. Наконец Ганька совсем уморился, прилег в тень обкошенного куста и моментально уснул. Северьян хотел его разбудить и отправить за ключевой водой, но Авдотья пожалела и будить не стала. Когда Ганька проснулся, солнце уже стояло над самыми сопками и жар сменился прохладой. Он взглянул на луг и не узнал его: везде стояли копны, и длинные тени от них тянулись по лугу. У самой дальней копны довольный отец втыкал в землю вилы, а мать шла к балагану.
Утром, едва обогрело, завели Улыбины большой зарод. Ганька верхом на Сиваче возил копны, мать поддевала их, а Северьян с Романом стояли у зарода и покрикивали на Ганьку, чтобы поторапливался. Когда зарод довели до половины, Северьян с помощью вил, которые держал Роман, взобрался на зарод и принялся утаптывать его да причесывать граблями. Вершить зароды был Северьян большой мастер. Показал он свое искусство и на этот раз. На лету подхватывал граблями кидаемые Романом навильники сена, ловко перевертывал в воздухе и ровнехонько укладывал пласт за пласт. На загляденье всем вывел он у зарода острое овершье, круто навесил широкие лбы. Восемь пар крепко связанных березовых ветрениц уложил он на нем ряд к ряду. Поздно вечером, спустившись по веревке с зарода, трижды обошел он его кругом, довольно покручивая свой желтый ус. А когда пошел к балагану, оглянулся на зарод и не удержался, похвалил себя: «Ай да Северьян!..»
Но недолго пришлось ему полюбоваться зародом. В Забайкалье лето всегда стоит грозовое. С юга снова надвинулась громадная туча. Она была еще за много верст, но земля уже глухо содрогалась от тяжких раскатов грома. Северьян, словно предчувствуя беду, показал на тучу и сказал Герасиму:
– Наделает, паря, однако, делов. Не иначе, как с градом.
От первой же молнии загорелся улыбинский зарод. Над зародом взвился голубоватый дымок. Северьян в это время как раз смотрел на него. Еще не понимая, в чем дело, подивился он про себя неожиданному дымку – и вдруг обмер: там, где был дымок, плясало пламя. Через мгновение полымя охватило все овершье зарода.
– Господи боже мой! – воскликнул Северьян. – Зарод зажгло! Да что же это такое? – схватился он за голову.
Авдотья вскрикнула, часто-часто закрестилась и заголосила навзрыд:
– Прогневали мы господа, ой, прогневали!
В эту минуту полил дождь. Роман выглянул из балагана, но пылающего зарода не было видно.
– Тушить надо! – прокричал он отцу, перекрывая гул ливня.
– Не потушишь теперь, – ответил Северьян, у которого сразу опустились руки. – Наказывает нас за какие-то грехи Бог.
Но, увидев, что Роман побежал к зароду, кинулся следом за ним, позвав по дороге Герасима и Тимофея Косых.
Когда они добежали до зарода, пламя на его поверхности было залито, но он все дымился. Единственно, чем можно было спасти зарод, это раскидать его верхушку, чтобы налило воды в середину. Промокшие до костей, принялись они раскидывать сено по лугу, то и дело ослепляемые молниями. Провозившись дотемна, растаскали навильниками весь зарод, но большая часть его была безнадежно испорчена.