Данэя. Жертвы прогресса II - стр. 8
– Нет, – тихо ответила Лейли. – Это не дает тех душевных переживаний, какие давала любовь.
– Но кто испытывает потребность в таких переживаниях?
– Есть такие.
– Никто им не мешает сохранять длительную связь друг с другом, хоть всю жизнь. Я таких не знаю: ни одного. Да их и есть – крайне мало.
– Я, всё-таки, знаю их.
– И они тебе нравятся больше остальных?
– В их отношениях больше, гораздо, душевного тепла, чем у других – но они не имеют естественного завершения: любовь без детей не полна.
– Этот вывод – твой собственный?
– Нет. Конечно, нет. Его когда-то сделал Лал. Дан и Эя смогли убедиться в его правоте: они рассказали мне, как появились на свет и росли их дети.
– И сумели убедить тебя?
– Сумели. Ведь я видела их всех вместе.
– Лал. Значит, он. На него это похоже.
– Рем, он же был тебе почти ровесником?
– Да. И его выступления я помню хорошо. Лалу слишком многое не нравилось в современной жизни: считал, что немало из существовавшего у людей былых эпох совершенно незаслуженно забыто. Что ж, тогда всё гораздо понятней.
– Что тут может быть понятным? – запальчиво вновь вступила Рита. – Современная женщина, сама рожающая детей вместо того, чтобы целиком отдаваться работе; теряющая время на то, что может сделать неполноценная! Совершенно не оправданный анахронизм. Да! По-моему, это нельзя ни понять, ни оправдать.
Лейли почему-то не хотелось спорить. Она встала и ушла.
…Спектакль вечером прошел с обычным успехом, хотя играла хуже, чем в предыдущем. Но публика этого не замечала: выручило её профессиональное мастерство.
А после спектакля мучительно не хотелось возвращаться домой: панически боялась второй бессонной ночи, того, что мрачные мысли совершенно загрызут её. К счастью, усталость свалила её – в тяжелый сон.
В том же спектакле была занята и Рита.
Домой она отправилась не одна – со своим новым знакомым, молодым докторантом-генетиком. Познакомилась с ним на пиру в прошлый четверг, – их пальцы сплелись тогда. Они и сейчас желали друг друга и сразу же поехали к ней.
Он был умел и очень пылок; ласкам его не было конца, и они снова и снова возбуждали её.
– У тебя тело богини, – говорил он, неотрывно глядя на нее потемневшими от страсти глазами, и пальцы его непрерывно блуждали, касаясь плеч, груди, живота, бедер. Они без удержу отдавались друг другу.
«До чего хорошо! О-о-о! До чего же хорошо!» думала она. «Эта Лейли – она статуя, не женщина. Просто статуя, хоть и прекрасная: красивей всех других, настоящих, женщин. Таких, как я. Что она понимает? Она же не способна на настоящую страсть: может только изображать её на сцене».
– Послушай, мой желанный, а хотел бы ты быть со мной всю жизнь? – вдруг спросила она его.
– Боюсь, что да! – не задумываясь ответил он.
Она засмеялась:
– Ты не понял: я не имела в виду только заниматься этим. Спросила о другом: хотел бы ты всю жизнь быть близким только со мной и не знать других женщин?
– Зачем? – удивился он.
– Вот именно: зачем?
– Прости: не понимаю.
– Так: продолжение одного сегодняшнего разговора – кстати, довольно любопытного. Рассказать?
– Потом!
– Успе-ешь! Послушай, всё-таки. Разговор – о любви.
– О чем?
– Это то, во что когда-то облекли романтики прекрасную, язычески радостную потребность физического слияния мужчины и женщины. Её, любви, непременными атрибутами были верность, то есть недопустимость физического общения с другими, и ещё многое, туманно-возвышенное. И всё это, судя по литературе тех времен, в основном оставалось идеалом и, в действительности, было редкостью.