Дальний приход (сборник) - стр. 12
В общем, раскопали мы.
Действительно, женщина там оказалась.
И главное – вроде как только сейчас и положенная.
Ну, тут пришлось в милицию сообщать. Они тело увезли на экспертизу. С меня допрос сняли…
Потом уж и не знаю, какое расследование вели. Только через несколько дней вызвал меня (это еще в прежние времена было) уполномоченный и попросил не распространяться насчет вскрытого захоронения.
– А отпеть-то ее можно будет? – спрашиваю. – Слово у меня дано, что отпою.
– Да, отпевайте, – говорит уполномоченный, – сколько хотите. Все равно ее у вас на кладбище и решено похоронить.
В общем, привезли ее в гробу к нам в церковь, отпел я рабу Божию Анастасию. Потом похоронили ее…
И вот что интересно…
Когда отпеваешь, всегда чувствуешь или тяжесть, или легкость. Это, видно, зависит от того, в чьих руках душа человека находится.
Да… Еще, бывает, тяжело отпевать тех, которых сжигают. Иногда и восемь человек отпоешь, а не устанешь так, как одного сожженного отпевая.
– А ее, Анастасию эту, легко отпевать было?
– Легко… – ответил священник. – Даже удивительно легко. Словно праведницу отпевал…
И он перекрестился.
Перекрестился и я, уже не решаясь дальше продолжать расспросы.
Петр и Павел
Отец Федор только что спустился с колокольни, где благовестил перед вечерней службой, созывая прихожан.
После резкого снежного света в храме казалось темно, только в сумерках мерцали перед образами лампады, да еще горела лампочка над прилавком, где торговали свечами и книгами.
Здесь стояли две женщины, не знакомые, не местные. Они поджидали священника. Одной нужно было отпеть сына.
– Он крещеный был? – раскрывая свидетельство о смерти, спросил отец Федор.
– Крещеный, батюшка… – ответила женщина, утирая уголком косынки заслезившиеся глаза. – Прежний батюшка и крестил, сюда привозила его…
– Сам-то ходил в храм?
– Дак он с армии пришедши недавно. Не успел, получается…
– А чем болел?
– Убили его, батюшка… Застрелили вчера Павлушу…
– Господи, помилуй… – перекрестился отец Федор. – Хоронить-то когда думаете?
Выяснив все и условившись о транспорте, отец Федор направился было к алтарю, но тут его остановила другая женщина. Была она намного моложе первой, хотя разница в возрасте замечалась только вблизи. Издали, повязанные черными платками, понурившиеся, женщины выглядели почти ровесницами:
– Не знаю, как и спросить, батюшка… – опуская голубые глаза, проговорила женщина. – Мужа моего, Петра, в тюрьму посадили… Судить будут, а кому молиться за него, не знаю…
– Кем он был?
– Фермером…
– А посадили за что?
Женщина быстро взглянула на него, и отца Федора обожгли голубые, горящие горем глаза.
– Человека он застрелил, батюшка… – опуская голову, едва слышно проговорила женщина.
И еще не рассказала она, как было совершено преступление, а отец Федор уже понял все. Вернее, не понял даже, а как бы увидел сам, что произошло в брошенной деревушке, где фермерствовал этот самый Петр, когда туда, разгоряченные выпивкой, примчались на мотоциклах Павлуша и его друзья.
Видение было мгновенным, но таким ярким, что отцу Федору показалось, будто он рассмотрел и серое, низко нависшее над избами небо, и облетевший перелесок вдали, и разрываемую колесами мотоциклов едва смерзшуюся землю, чуть присыпанную снежком. Даже рев мотоциклов услышал он, почувствовал острый запах бензиновой гари…