Даль - стр. 4
– Может быть.
Он огляделся. У валяющегося циферблата сидел говоривший. Вокруг не осталось никого.
Как забавно, что после его слов все разбежались. Испугались. Им еще рано.
Он задрал голову вверх и увидел грязное окно.
Через него хоть что-то видно?
Любопытство подняло тело. Все в пыли. Если прислониться, можно разглядеть деревья. И только. Сразу же зачесалось в носу. Чихнул.
– Будь здоров.
– Да, будь.
– Спасибо.
Ладонью он провел по стеклу: остался протяжный чистый след, пускающий в комнату немощные лучи светила.
Пыль на ладони была мягкой, как шелк. Глаза завороженно оглядывали каждую крупицу этой природной памяти. Пальцами другой руки он растер ее, точно припоминая что-то. Неявная ассоциация витала на языке, но не давалась. Улетела. Он обреченно поднял голову, заглядывая в очищенную полосу на стекле. Стряхнул руку и протер еще. И еще. И еще. Серая пыль скопилась по краям. Однако в окне виднелись только деревья.
Надо отмыть руки.
Он зашагал прямиком к раковине. Дернув кран, он спиной почувствовал, что кто-то сидит за столом. Кран прохрипел и изрыгнул ржавый поток.
До ушей донеслось противное трение. Обернулся. Говоривший резал боковину дверного проема ножиком. Влево-вправо. Влево-вправо.
– Две зарубки, два дня.
Одна над другой зияли глубокие насечки. Первые ступеньки бесконечной лестницы.
– В доме нет дров, а вчера перед сном было прохладно. Придется рубить.
Он развернулся и направился к выходу, попутно захватив с крючка первую попавшуюся куртку.
Из-за стола кто-то шумно подорвался.
– Я помогу, – мужской голос стянул куртку следом и исчез.
Кухня стала пустынной, и он впервые осмотрелся. Свисающая с потолка убогая лампочка едва давала свет. Тусклые лучи освещали неказистую столешницу, припертую к стене и снизу поддерживаемую убогими квадратными тумбами. На уровне головы висели прямоугольные шкафчики. Цвет невозможно было разобрать. Все было в пыли. Он провел рукой по дверце верхнего шкафчика.
Цвет ореха. Не помню какого. Пыль – это останки человеческой кожи. Кто-то смотрел в то окно. Кто-то наблюдал за ореховыми дверцами. Быть может, давно или совсем недавно. Выходит, мы не первые люди в этом крае. Природа должна знать, как с нами обходиться. Она не даст нам погибнуть.
Напротив столешницы стоял железный четвероногий стол с придвинутыми стульями. Чистой ладонью он провел по его поверхности: тонкая кожа ощутила мелкие рубцы и впадины. Пыли здесь уже не было, успели стряхнуть.
Послышался скрип половиц, и он усмехнулся, поймав себя на мысли, что от скрипа становится спокойнее. Он привык к нему, как начинал понемногу привыкать ко всему окружающему.
В животе заурчало. Не ел он, наверно, больше суток, и организм начал сигналить о помощи.
Значит, нервы угомонились. Чудно.
На столе и столешнице не оказалось чего-то пригодного для открывания консервов.
Должно быть, нож забрал тот. Ножом, что ли, дрова рубит?
Он порылся к ящиках. Открывая их один за одним, он видел скудную кухонную утварь – пару ложек, вилок, мутных, покрытых слоем несмываемой грязи; несколько кружек, давно потерявших цвет; тряпки с заскорузлыми краями; прямоугольные деревяшки и запыленные куски облицовочной плитки; повстречалась даже наполненная чем-то бутылка. Наконец показалась темная рукоятка с лезвием.
Он проверил подушечкой пальца: тупое, хотя кожу, наверно, проткнет. Взял жестянку и вогнал лезвие в верхнюю часть. На удивление, оно довольно проворно отковыряло крышку. Запрокинул банку, вываливая содержимое в голодный рот. Желейную массу разбавляли куски шинкованной говядины. Вряд ли отборной, но пойдет. Он неприятно ощущал, как все пережеванное опускается по горлу до изголодавшегося желудка. Затем запрокинул снова, вывалив оставшееся.