Да будет воля Твоя - стр. 9

Йон взял веточку и принялся сеять смуту на склонах муравейника. Он делал это методично, на протяжении долгих минут, с нараставшим возбуждением и яростью распространяя смерть и хаос. Когда же, наконец, он выпрямился, у его ног лежали развалины, усеянные сотнями, а то и тысячами трупов. Мальчик тяжело дышал, стоя по щиколотку в трухе, оставшейся после устроенного им погрома, и устремив взгляд к белым облакам, плывшим мелкими гроздьями по лазурному морю. Легкая пена, выступившая в уголках губ, подрагивала от его горячего дыхания, словно паруса корабля, подхваченные постоянно меняющими направление ветрами. Армада бабочек в животе опьяняла его ласками своих трепещущих крыльев.

Так Йон впервые открыл божественную власть над жизнью и смертью других. Разумеется, речь шла всего лишь о муравьях, но ему этого вполне хватало, ему совершенно не хотелось ничего другого, только крошечных существ, не способных противостоять, кричать и защищаться: именно в этом и заключался весь интерес. Ему понравилось контролировать. Усмирять. Подчинять. Уничтожать.

Ханна, младшая из двух его теток, присутствовала при этой сцене, стоя за дверью на задний двор с баком чистого белья, которое предстояло развесить вручную. Сначала она смотрела с любопытством, затем недоверчиво, а потом ее охватило беспокойство, и оно словно посоветовало ей ничего не говорить и отвести взгляд. В жизни маленького мальчика бывают моменты, при которых лучше не присутствовать, и это один из них, подумала она. Собственно говоря, она не считала детство Йона тяжелым, по крайней мере по ее меркам, но все же он родился в крови, и это очевидно довлело над его несчастной душой. Ханна поправила бак, пристроив его на бедро и, пожав плечами, направилась к веревкам, натянутым между стеной кухни и столбом, утыканным длинными гвоздями. В конце концов, Йон в своем праве: он учился распознавать гнев, ярость, несправедливость, а все эти чувства так или иначе находят выход.

Она сделала вид, что ничего не заметила, и пошла своей дорогой.

А позади, раскинув руки, Йон по-прежнему смотрел в небо.

Он старался думать о Христе.

Как же хорошо обладать властью, равной власти Бога.

Однажды августовским утром, в лесу, раскинувшемся на холмах, окружавших Карсон Миллс с юга, Йон, которому уже исполнилось двенадцать, сидел на корявом пне и изучал движение жизни обитателей леса. Прежде всего это были птицы: несколько соек, воробьи, синицы и даже один сарыч, но больше всего его интересовали млекопитающие, в частности пара белок, перескакивавших с ветки на ветку. Полтора летних месяца Йон, помимо выполнения ежедневных обязанностей на ферме, прогуливался по окрестным лесам и наблюдал за природой. Максимум слов, произнесенных им за это время, вряд ли превышал сотню. В конце концов, может, взрослые были не так уж и не правы и он, действительно, обладал богатым внутренним миром. Он рыбачил в рукаве реки Слейт-Крик; часами мерил шагами пустоши; утопая руками в сиреневом тумане, разрывал пронизанные прожилками листья разных пород деревьев, встречавшихся ему на пути; засовывал палку в норы под корнями в надежде выгнать оттуда гадюку или куницу, а иногда, спрятавшись в папоротниках позади фермы Мэки или Стюартов, следил за передвижениями членов семей фермеров, так как властный характер матери, глупость одной из дочерей и пьянство отца возбуждали его любопытство. Каждый день горизонт, начинавший розоветь, напоминал ему, что надо торопиться, чтобы успеть вернуться к ужину, и Йон с гордостью думал, что вращение небесного колеса, его персональных часов, его космических часов с луной и солнцем вместо стрелок, являются ориентиром, принадлежащим только ему.