Д.О.П. (Департамент Особых Проектов) - стр. 17
– Я всё слышу, Наталья Георгиевна! – раздался из соседней комнаты весёлый, с нотками упрёка, голос. – Довольно стыдно вам наговаривать на приличных людей!
– Кстати… добавила усмешкой Наталья. – Насколько я знаю, ваши спутники сейчас занимаются подготовкой нового визита… м-м-м… туда?
И показала большим пальцем в пол.
Алиса кивнула. Она уже поняла, что собеседница в курсе всех их дел. Вылазка действительно готовилась, уже третья по счёту, и девушке предстояло принять в ней участие – как ни крути, а «искалка»-то настроена именно на неё. Об этой перспективе она предпочитала пока не думать – очень уж не хотелось представлять себя в смрадных подземельях, где неизвестно что может встретиться…
Наталья снова улыбнулась – на этот раз сочувственно, уловив, похоже, её страхи.
– Тогда позвольте порекомендовать вам Семёна. Лишним он не будет, уверяю вас….
Она обернулась к двери в комнату-арсенал.
– Семён, как ты, согласен?
А то, как же, Натальгеоргивна! – парень снова возник на пороге. В правой руке он держал моток ремней, из которого торчала рукоятка револьвера, а в левой – неуместная здесь плоская чёрная коробочка УКВ-рации. – Оченно благодарен буду, если барышня меня с собой возьмут. Не подведу, как Бог свят!
И истово перекрестился, ухитрившись не выпустить при этом из рук оружейной сбруи.
– Тогда решено. – кивнула Наталья Георгиевна. – Отправляйтесь, Алиса, дорогуша. Семёна можете оставить при себе до самой вашей… – она снова замялась, – …экскурсии. Пригодится, да и связь с нашей конторой у вас будет – и по рации, и сбегает, если что…
Алиса снова кивнула и вслед за провожатым, на ходу напяливавшим под поддёвку наплечную кобуру, направилась к выходу.
V
Москва,
Площадь трёх вокзалов.
Апрель, 1888 г.
Пролётка протарахтела по брусчатке Каланчёвской улицы, свернула, оставив справа здание Рязанского вокзала[2], и выкатилась на площадь. В этот час здесь было не протолкнуться: среди извозчичьих пролёток и телег ломовиков плыли, подобно пароходам в гуще рыбацких лодчонок, вагончики недавно пущенной до Сокольников конки. Шум, гам, ругань – то весёлая, то озлобленная. Экипажи сцепляются осями, озлобившиеся кучера то хватаются за вожжи, растаскивать, то слезают с облучка и суют виновнику столкновения кулачищем в физиономию, встречая столь же тёплый приём. Лошади ржут, храпят, кусаются, между телегами шныряют мальчишки, стреляя по сторонам острыми глазёнками. Несутся с разных сторон трели свистков – городовые вносят свою лепту на площади столпотворение. Московские пробки, версия 1888 года.
– Вам к самому Николаевскому, барин? – Извозчик, бородатый дядька в подбитом ватой кафтане и четырёхугольной высокой шапке, отороченной заячьим мехом, повернулся к пассажиру. – Я к чему: ежели, значить, торопитесь – лучше бы вам пешочком прогуляться, а то мы тут д-оолгонько телепениться будем. Сами видите, какой Содом с Гоморрою!
Геннадий сунул извозчику горсть медяков и сошёл с пролётки. Предстояло миновать площадь, не угодив при этом под конские копыта – желательно, не вступив по дороге в изгаженный навозной жижей апрельский снег или россыпь конских яблок. Появляться в заляпанных дрянью туфлях в ресторане Николаевского вокзала, по праву считающемся одним из лучших заведений Первопрестольной, ему не хотелось.