Цзи - стр. 45
– Мне больше брюнетки нравятся… – пожал плечами Огневский.
– Тогда, может, китаяночку найдешь? У них характер помягче наших-то.
– Тетя Тома, спасибо вам за все, – улыбнулся Андрей. – И за совет, и за ночлег, и за вечеринку. Я сейчас рюкзак соберу – и поеду.
– Куда? – спросила женщина.
– В Пекин, – почему-то ляпнул Огневский.
А почему бы и нет?
– Да, Новый год же послезавтра! – вспомнила Тома. – Местные, вообще-то, его сильно не празднуют, у них свой, Лунный, через три недели. Но в столице полно иностранцев, так что все равно весело будет! Поезд сегодня отходит в два часа, успеешь, если билеты в кассе остались. Колька бы отвез тебя на вокзал, да я его, когда он с бодуна, за руль не пускаю.
– Дойду, не привыкать, – ответил Андрей. – С наступающим 2008-м!
Дымное солнце
Огневский впервые ехал по Китаю ночью. За окном поезда ничего не видно, только иногда пролетают пылающие иероглифы вывесок. Словно Вселенная старается тебе что-то сказать, а ты не понимаешь ее языка…
В поезде до Пекина Андрей взял самое дешевое из лежачих мест, этот класс назывался «ин во», дословно «жесткий спальный». Оказалось вроде российской плацкарты, только полки не в два яруса, а три.
Досталась самая верхняя койка, прямо под крышей вагона – от носа лежащего Огневского до сверкающе-белого потолка оставалось сантиметров тридцать.
«Словно в гробу лежишь…» – подумал Андрей.
Зато только на верхнем ярусе долговязому русскому человеку можно вытянуться во весь рост. Полка ведь рассчитана на китайцев, ноги Андрея заметно свешиваются за край. Но под самым потолком это не страшно, людские головы снуют по проходу внизу, не задевая твоих ступней.
Катить до Пекина почти сутки, а занять себя нечем. Андрей отвернулся от белого потолка, закрыл глаза рукой и скоро задремал.
…На аэродроме под Тверью идет погрузка в самолет до Моздока.
Андрей взбегает по трапу, ощущая на спине приятную тяжесть рюкзака с оборудованием. Как всегда перед боевым заданием, он чувствует себя прекрасно.
Сознание обострено, настроение бодрое. Страх и тревога тоже есть, конечно, но они не давят, не мучают. Огневский всегда чувствовал, что самое тяжелое и невыносимое – это тоскливые человеческие драмы, роковая тупость и мелкие страсти. Со всем остальным, даже с угрозой жизни, ему всегда было проще справляться.
– Огневский! – слышит он из-за спины.
И едва сдерживается, чтобы не пнуть со злости ступеньку трапа. Опять прокля́тый Трояков.
– Ко мне!
Андрей уже взял себя в руки, быстро сходит вниз и смотрит в глаза начальнику.
– Слушай… – говорит Трояк, устало выдохнув. – Я хочу, чтоб ты понял, насколько это серьезное дело.
– Так точно, – отвечает Андрей, не очень понимая, к чему бы это. – Все вводные внимательно прослушал.
– Да не про это я, – отмахивается полковник. – Мы Хази этого уже много лет пытаемся прищучить. Несколько неудачных попыток было, и каждая стоила очень дорого. Майор Мурзинов за прошлую заплатил, считай, всем, что у него было. Теперь – наш последний шанс. Если уйдет, все годы, все жертвы – псу под хвост. Для Ильдарыча это дело всей жизни, да что там, для меня тоже… Так что если вернешься с победой, обещаю тебе блестящую карьеру, понял? Ну а если нет, то пеняй на себя. Ты для этого отряда – оружие последнего шанса, ну так не подведи. Отвечаешь головой. Ну все, пошел, с Богом! – Он подталкивает Андрея к трапу.