Цветок печали и любви - стр. 9
– Совершенно уместно! – категорически прерывает мои топтания самостийный доктор. – Здесь так уютно и безалаберно – как раз то, что нужно.
– …я не знаю, с чего начать, чтобы не слишком ужасно прозвучало… хотя ты говоришь, что наша психологическая раковина изнутри всегда страшнее, чем снаружи! В общем… а что, если то, что случилось с Митей, – это родовое возмездие? Это мне вчера пришло в голову! Вот понимаешь, у меня один прадед священник, и он был репрессирован, и моя любимая бабушка Зоя, его дочь… в общем, я в детстве любила именно эту бабушку, а другую… не то чтобы… но ее муж, мой дед, был… работал в НКВД. Я никогда не говорю об этом. Ребенком очень боялась его, хотя он ничего плохого не делал, просто пил в своей комнате и бормотал… Мне было так плохо и тоскливо в их доме, хотя я бывала там редко, но даже в это короткое пребывание я мечтала поскорее уехать оттуда и оказаться у другой, любимой бабушки… Мама в наши редкие разговоры об этом дедушке, своем отце, уверяла меня, что его судьба очень трагична, что никого он, конечно, не расстреливал, но ведь она не могла это знать наверняка… Что его якобы «завербовали» после армии – а он-то мечтал стать журналистом, и, боже, как она радовалась, когда я поступила на журфак, чтобы, по ее мнению, осуществить мечту ее несчастного отца… Меня это смущало и удивляло, я никак не могла взять в толк, как неприятный и чуждый мне человек хотел заниматься тем же, чем и я… И все же я видела в этом светлую кульминацию.
– Так я не пойму – в чем же возмездие? – тихо спросил Юлик.
– В том, что… я же не любила дедушку. Не любила их дом… Не то что другие внуки! И поэтому он решил возложить возмездие за свои грехи на меня… Это вроде как естественно, что отдуваться будет тот, кто остался тебе, по сути, чужим…
Юлик закончил с излишним старанием мешать сахар в кофе и вдруг резко и нервно отодвинул от себя чашку.
– Но ведь это же чушь какая-то! Ты полагаешь, что человек отходит в мир иной и там, значит, решает: ага, вот такой-то родственничек не относился ко мне с должным почтением, дай-ка я его нахлобучу возмездием! И пишет, значит, заяву в небесную канцелярию… Ужас! Это ж прямо советская бюрократическая система и то самое НКВД там наверху, по-твоему?! Не сказать, чтобы я был фанатом какой-либо религиозной концепции, и не представляю Тот свет вещественно и зримо, но такая картина мне точно не по нутру. К тому же дедушка, может, наоборот, тебе благодарен за то, что ты исполнила его мечту!
– Благодарен? Ох, вероятно, я перегнула палку. Мысль изреченная есть ложь, сам знаешь, – растерянно бубнила я, – но меня так пронзило это мрачное открытие!
– Вот поэтому всему живому на Земле необходима обратная связь. Начинаешь рассказывать, рассуждать вслух – и понимаешь, какую ахинею внутри себя вырастил! Дружище, я понимаю, что сказать легко… но давай ты сожжешь, как энцефалитного клеща, эту свою несуществующую вину. Пусть она сгорит в костре здравого смысла! Все эти «родовые проклятия», возмездия, сглазы и порчи… Вера в них – миазмы нашей низменной природы. Ничего этого нет. И даже если есть в той или иной преломленной форме, но не в Митином случае. Все, что я знаю о нем, все, что видел в нем сам, слышал от тебя или от кого-либо еще, – все это говорит мне о выполненном предназначении. Не всем для этого предназначения нужно прожить лет восемьдесят или даже сорок… кому-то достаточно и двадцати. Он как стрела или луч, он жил стремительно и глубоко, он сосредоточил на себе столько любви, вобрал ее в себя, словно образцы теплых животворящих энергий, и полетел с ней в космос. Может, он там сейчас делает из нее новую музыку…