Цветок печали и любви - стр. 3
Мне захотелось возразить, что еще кощунственнее – равнодушие. Прохладный интерес, уродливо выраженный в обывательских искажениях. И само упоминание о блоге, неуместное соседство тщеславной жажды внимания, вирусом которой мы теперь больны… Но «бессмысленный подвиг» уже накрывал меня удушьем, и я не могла говорить дальше… И «суд человеческий» продолжал страшить – все же нам с позапрошлого века так и не ответили, а судьи кто… Мир наполняется злобными троллями при малейшей возможности кого-то судить…
Я пообещала перезвонить и погрузилась в деятельную тоску. Но вместе с ней пришло и открытие – я снова знаю чужую боль. Захлопнутая было дверца отворилась. После того, что произошло у нас, – после того, что не имеет названия, – все рассказы о чьих-то несчастьях казались мне пресной бутафорией. Издевкой чужого нарциссического разума. Способом вытянуть из меня последние силы. Но светлый мальчик, вдохновивший Аполлинарию на самый лучший ее рассказ, разорвал в клочья мою скорбную пелену. Мне захотелось что-то для него сделать. Да, для него, пускай он теперь в недосягаемых пределах, но я физически ощутила этот сгусток энергии, этот поток, шедший в мою сторону… Да поймите же, это был не просто лучший рассказ Аполлинарии – это было ее единственное произведение без плагиата.
Впрочем, то, что я называю плагиатом, для Полли – вполне допустимая опора для сюжета. Но ведь обескураживает, когда очаруешься идеей или эпизодом, а тебя огорошат: мол, это я позаимствовала из «Пересадочной станции» Саймака… И так не единожды, хотя я не читала ее главных фэнтези-эпопей. Но история о джазовой певице в доме престарелых – она была без всяких чуждых примесей, она была оригинальная! Может, странно любить всего за один рассказ писателя с толстовским замахом, но я предпочитаю любить за что-то одно, чем не любить вовсе.
И вот в том потрясении и лихорадочном поиске своего места в этой истории меня застала грустная Энн.
– А что вообще нынче можно назвать плагиатом? – отозвалась она с запальчивой меланхолией. – Мы живем в гигантском ирландском рагу, где уж давно не различить первичного ингредиента. Мы черпаем из реки жизни материнское молоко Земли, а что мы возвращаем в эту реку? Не отходы ли нашего сознания? Не миазмы ли нашего больного воображения?.. И даже гении грешны. Взять любимого Чехова. Он описал страдания Лики Мизиновой, которая любила его долго и безнадежно, умея превратить девичьи слезы в хрусталики ироничных эпистол. Чехов описал ее любовные травмы и воплотил в образе Нины Заречной. Это все знают… но как-то не принято говорить о том, что в пьесе он убивает ее ребенка. Не помню, сколько прошло времени после премьеры, возможно, несколько месяцев – и маленькая дочь Лики тоже… я знаю, ты не произносишь это слово, в общем, ты поняла. По-твоему, что это – он предчувствовал или накликал беду? Предупреждал или безжалостно пустил в расход ради красного словца живую детскую душу? И где тут плагиат… искусство, как роза у Оскара Уайльда, забирает кровь у соловья и выбрасывает обратно в жизнь бездыханное тельце…
Чувствуя себя обязанной примирить искусство и невинную душу, я понимала, что вот именно сейчас, в эту чеховскую паузу, я должна найти ответ…
Коляска от Сократа
Не так уж и удивительно, что Митя, родившись, улыбался. Еще в утробе он привыкал к окружающему феерическому хаосу – за десять дней до своего рождения он отправился отмечать миллениум в одну экстремальную избу, где проживал Сократ подмосковного разлива, вскоре отошедший в мир чистого разума от запоя. Почему-то я запомнила эту цифру – в его крови будет обнаружена четырехкратная смертельная доза этилового спирта. Это даже внушало некое инфернальное уважение к могучему организму, словно он был четырехкратным чемпионом в единоборстве с зеленым змием. Но когда мы ехали праздновать Новый год к Сократу, его организм декларировал трезвость и намерение тихо, по-семейному встретить милый домашний праздник. Я поверила, потому что у него было трое или четверо детей – это число, в отличие от предыдущего, всегда пребывало в нестабильной динамике. Но подобные разночтения меня не волновали – ведь главное, что дети мал мала меньше, а Сократ – не опустившийся забулдыга, он пускай и пьющий, но мыслящий талант. Я полагала, что предложенные обстоятельства не должны были закончиться чем-то ужасным, к тому же мы везли с собой приготовленный мною рыбный салат, и с нами была наша собака, потому что ей тоже хотелось встречать Новый год не в одиночестве.