Цусимский синдром - стр. 16

Интересно, броненосца или мой, пока я греб к кругу? А серьезно – че так тихо-то? Меньше девяти, помнится, эскадра не давала. Сломалось чего?

Словно отвечая на мой вопрос, подытоживает:

– Дожидались отстающих, – и при этом внимательно за мной наблюдает.

Стараясь никак не реагировать, сохраняю бесстрастный вид.

«Камчатку», поди… Она у них постоянно то терялась, то ломалась…

Вздрагиваю от стука в дверь.

Тебе же сказал старший по званию: погуляй, Борис Арсеньевич… Невтерпеж?

Однако это не лейтенант. В каюту торжественно входит молодцеватый матрос, привычно уже для меня вытягиваясь:

– Вашвысокоблагородие, разре…

– Что у тебя?

– Пакет от младшего корабельного врача, ваше высокоблагородие!

Снова вздрагиваю, на сей раз ощутимо. И тут же корю себя за несдержанность: «Лопух! Тебе в детском саду работать, а не в прошлое попадать… Кто тебя такого нежного сюда всунул-то? Македонский еще не заметил твоих треморов? Кстати… Вот сейчас я не понял. Какой такой пакет, Аполлоний Михайлович?..»

Пока тот вручает посылку, молюсь всем святым, вместе взятым. Затем – в частности Николаю Угоднику. Его же иконы здесь везде? Значит, я тоже под покровительством. Покровительствуй уже, раз так!

Македонский отпускает посланца и, разворачивая лист, ненадолго в него углубляется:

– Младший корабельный врач докладывает…

Матавкин!.. Ты когда докладную-то на меня накатать успел?..

– …Состояние больного нестабильное… Память… Пульс… Требуется полный покой… – Пробегает глазами несколько строк. – Личных вещей при больном, кроме одежды, не обнаружено…

Уф… Матавкин… Тебе памятник при жизни ставить надо! Но ты понимаешь, что за это может быть?.. Ты теперь на бумаге засветился!

Поднимает глаза и пристально всматривается в мое лицо. Стараясь ни о чем не думать, отвечаю ему радужным взором ангела.

– Как вас зовут, помните?

– Смирнов… Вячеслав, – решив, что здесь врать не имеет смысла, отвечаю как есть.

Тот макает перо в чернильницу, что-то записывая. Протокол ведет?

– Как очутились в море – нет? – вновь поднимает глаза. Чуть подумав, добавляет: – Разумеется?

– Нет…

Начинаются игры… Разумеется!.. Неужели человек и вправду не может не помнить, как кувырком выпал с вьетнамского катера в море? Как же быть со стрессом? А шок опять же?

Пытаясь выглядеть естественней, начинаю рассматривать чернильный прибор. Богатая серебряная подставка, две стеклянных емкости… Интересно. До боли напоминают перечницы в советских столовках…

Некоторое время Македонский усиленно пишет, часто обмакивая перо. Наконец поднимается и берет в руки сверток:

– Давайте посмотрим, что у вас здесь. И кстати… – разворачивает бумагу. – Вы же «помогите» кричали на английском языке?

Удар не в бровь, а в… Ну да, кричал. Жить захочешь – не так раскорячишься… И этикетки ты сейчас увидишь тоже – на английском. Как и на китайском наверняка…

– Не помню, ваше высокоблагородие… – стараюсь обратиться так, как это сделал матрос. Лишним не будет. Хотя…

– Ду ю спик инглиш?[3] – прищуривается.

Ловишь меня? Ну ладно, врать не буду:

– Нот вери уэлл[4].

– Шпрехен зи дойч?[5] – тут же реагирует он.

Нет, я тебе что, на экзамене? Я знаю, что «найн», однако английского будет достаточно. Обойдешься!

Непонимающе пожимаю плечами.

Закончив изучать столовскую перечницу, перехожу к часам. Большие, настольные, в золотой оправе… Классика жанра – сверху голыми попами сверкают два амурчика со стрелами… «Чернильница серебряная, часы с золотом… Непорядок, товарищ старпом!»