Цусима. «Помни войну» - стр. 17
Фелькерзам остановился, сделал паузу, прикуривая еще одну папиросу, и принялся «давить» дальше – от его откровенности начальник штаба побледнел. Нет, все прекрасно понимали, что происходит, но открыто называть фекалии дерьмом никто не решался.
– «Аскольд» и «Диана» мало пострадали в бою в Желтом море, но сбежали в Шанхай и Сайгон. А ведь могли вместе с «Новиком» спокойно пойти через Цугары, скорости и орудий доставало. Но струсили господа каперанги, ведь до Владивостока идти страшно, лучше спасти свои шкуры, хотя до Сайгона путь куда как дальше! И наши генералы те еще трусливые шкуры – не хотят рисковать, боятся новых поражений, не понимая своими тупыми головами, что без наступления нет побед, в обороне находясь, война не выигрывается. Нельзя отдавать инициативу противнику! Никак нельзя – только в решительном наступлении залог победы. Но столичным и маньчжурским баранам в генеральских эполетах этого никогда не понять!
«Спич» получился выразительным, но к месту – а где иначе сказать правду, как не находясь на изуродованном в бою броненосце, в ожидании очередной минной атаки, в которых уже погибли два боевых корабля из трех, и непонятно куда пропал буксир. Такая обстановка здорово мозги «промывает» и весьма располагает к искренности.
– Но что мы можем сделать, Дмитрий Густавович, раз пошли такие несчастья?! Что мы с вами сможем сделать?!
Клапье де Колонг чуть ли не возопил в полный голос, было видно, что слова командующего до него, как говорится, «дошли во всю длину». Теперь наступило время ковать, раз горячо оказалось. Но для начала Фелькерзам ехидно улыбнулся, решив вбить последний гвоздь.
– Разве это несчастья?! Нет, Константин Константинович, беды придут к нам попозже. Идет революция, и если 2-я Тихоокеанская эскадра погибнет, а при Рожественском она бы обязательно погибла почти вся, и четыре броненосца с позором спустили бы Андреевские флаги, то исход войны был бы полностью предрешен. Наш государь-батюшка осознал, что война проиграна, и отправил на переговоры Витте, который получил бы графский титул. Всякое бывало в нашей истории – князь Потемкин-Таврический и граф Муравьев-Амурский, но чтобы мы докатились до графа «Полусахалинского», такого не припомню. Да уж – хотели договориться, но ведь после поражения обязательно наступает позор! Горе побежденным!
– Вам и это ведомо?!
Начальник штаба смотрел на него выпученными глазами, не в силах поверить в услышанные от адмирала слова.
А Дмитрий Густавович совершенно спокойным голосом, обуздав кипящие внутри эмоции, приправленные терзающей болью, с прорвавшейся горечью закончил:
– Многое известно, Константин Константинович, вот только перечислять беды, которые обрушатся на нашу несчастную страну, не хочу. Зачем вам это знать?! Умному – достаточно! А в моей правоте вы послезавтра убедитесь, когда посмотрите подорвавшийся «Громобой». Причем об этом я сказал вам раньше, чем под его днищем взорвалась мина!
– Я вам верю, Дмитрий Густавович. Неужто все проиграно и ничего нельзя поделать, все предопределено?!
– Такого не говорил, время еще есть и можно успеть. Главное, довести эскадру до Владивостока, дневной бой все решит. Но даже если будет успех, главные силы эскадры еще долгое время будут находиться в плачевном состоянии. Не забывайте, Константин Константинович, во Владивостоке всего один сухой док, он занят «Богатырем», на очереди «Громобой». А за ним может вытянуться целая очередь – каждый из кораблей эскадры нуждается в ремонте, днища обросли за семь месяцев плавания, а это потеря узла скорости. Котлы, трубки, машины – все находится в плачевном состоянии, а исправить ситуацию к лучшему практически невозможно. Слишком слаба во Владивостоке материальная база.