Цусима. Горе побежденным - стр. 15
Морщась от боли, Фелькерзам прилично отпил из стакана, хотя коньяк по всем правилам нужно пить исключительно маленькими глоточками. Горячая жидкость потекла по иссохшему пищеводу, и он ожидал со страхом, что произойдет, когда крепкий алкоголь ворвется в желудок, где по-хозяйски расположилась страшная неизлечимая напасть. И от неожиданного эффекта только ойкнул, не сдержав эмоций:
– Ох, охренеть как благостно стало!
В желудке происходило невероятное – боль схлынула, будто добрая доза спиртосодержащей жидкости оглушила опухоль. И та, сдуру впитав ее в себя, опьянела в хлам. И такая благость нахлынула, что на лбу выступила испарина, которую он вытер платочком.
– Что с вами, Дмитрий Густавович?! Я никогда еще не видел, чтобы вы так улыбались?!
– Боль ушла от глотка коньяка, Владимир Иосифович, какое это блаженство, оказывается, не иметь раскаленного камня в животе…
Фелькерзам впервые за долгие месяцы ощутил себя счастливым – эффект «обезболивающего» для него оказался неожиданным и крайне позитивным, даже ошеломительным в какой-то мере. Адмирал отхлебнул еще глоточек, поменьше – стало еще лучше, даже голова от счастья чуточку закружилась. Дмитрий Густавович машинально похлопал себя по карманам, с недоумением посмотрел на стол, и внезапно своей второй памятью вспомнил, что настоящий хозяин этого тела был еще и некурящим, а его новая частица во весь голос потребовала папиросу.
И этому желанию следовало потакать – пусть лучше курение медленно убивает, дожить бы до реального боя с японцами, и он был бы счастлив. Может и удастся изменить историю к лучшему хотя бы тем, что к Владивостоку прорвется хотя бы половина эскадры, а не четыре корабля.
– Владимир Иосифович, у вас папиросы нет?! Я ведь некурящий, но от такой жизни захотелось табаком побаловаться. Да и вы курите, не стесняйтесь. Федор, отдрай иллюминаторы, пусть свежий воздух хлынет. И пепельницу подай, хотя бы блюдце какое, разговор у нас серьезный будет, а на ковер окурки бросать не только моветон и неуважение к кораблю, но так и до пожара дело дойти может. Шучу, кхе-кхе…
Матрос быстро нашел настоящую пепельницу, отдраил иллюминаторы – хлынул солоноватый морской воздух, от которого закружилась голова. И пакостный запах от лекарств и умирающей плоти, что окутывал прежде всю каюту плотной завесой, стал меньше ощущаться. Бэр достал коробку папирос, открыл ее, положил на стол рядом с коробком спичек.
Фелькерзам, вернее уже его вторая составляющая, привычно смял картонный мундштук, и, ловко чиркнув спичкой, прикурил папиросу, сделав короткую затяжку, чтобы не закашлять в первый раз – все же тело до этого часа табачком не баловалось. И прикрыл глаза от удовольствия – давно не курил, а тут духовитый крепкий табак.
А перед глазами появилась знакомая картинка – «Ослябя» шел под разрывами японских снарядов, не выходя из строя, и уже заметно заваливался на борт. Повреждения, полученные броненосцем в самом начале сражения из-за ошибки Рожественского, оказались для него смертельными. И он погиб первым, открыв длинный список жертв Второй Тихоокеанской эскадры. И картинка оказалась настолько зримой, что Фелькерзам даже тряхнул головой, отгоняя от своей памяти наваждение.
Бэр курил молча, но внимательно посмотрел на зажатую между пальцев папиросу – картонный мундштук адмирал смял как-то