Цунами. Дневник сиамского двойника - стр. 2
Тем временем в театре разразился скандал. Ее бывший сокурсник решил попробовать себя в режиссуре, они наспех перелицевали Пушкина, спектакль назывался «Татьяна Ларина». Репетировали на Малой сцене, жена играла главную роль. За лето постановку собрали, показ на худсовет сделали в августе. Но главный хлопнул дверью, не дожидаясь антракта.
Я видел, в каком состоянии она доигрывает. В гримерной я сказал, что билеты в Таиланд куплены.
«Едем в конце года на три недели».
Уткнувшись мне в живот, она плакала, размазывая грим по свитеру.
3
Вылетали в ночь. «Москва – Бангкок», десять часов с пересадкой в Ашхабаде, других билетов на эти дни просто не было. Накануне долго препирались, как укладывать вещи – я настаивал на рюкзаках, она предлагала курортный чемодан. За пару дней до вылета еще и простыла, чихала.
– Как не стыдно спорить с больным человеком!
Остановились на чемодане.
Несмотря на позднее время, аэропорт бурлил. Нарочито громко переговаривались взрослые; сидя на вещах, хныкали сонные дети. Какой-то мужик в очереди разглядывал жену, и я привычно загородил ее.
На ленте наш чемодан стал похож на жука. Глядя, как беспомощно торчат его лапки-колеса, я почему-то подумал, что больше никогда его не увижу.
В самолете висели портреты Туркмен-баши, отец народа был одет в голубой костюм и носил розовый галстук, его черные брови были густо отретушированы, а на щеках рдел нежный румянец. Но самого лица как будто не существовало.
Когда табло погасло, стюардесса принялась разносить напитки. Это был туркменский портвейн, под который прошла моя юность.
– Не спасет, – она вяло отказалась.
С тех пор как в детстве она сломала молнию и два часа просидела с подолом на голове, считалось, что у нее боязнь замкнутого пространства.
– Смотри! – перед посадкой она разбудила меня.
Сквозь отражение моего лица в иллюминаторе проступили огни города, лежавшего внизу, как блюдо с финиками. Золотые жилы проспектов, паутина улиц. Минареты, похожие на осветительные штанги. Залитые светом безлюдные площади.
– Ночь. – Она откинулась в кресле. – Зачем иллюминация?
Я пожал плечами:
– Ублажают взор Всевышнего.
Несколько звезд слабо моргали над горизонтом.
4
Однажды меня окликнули на улице, и моя жизнь переменилась. Он курил на служебном входе, а я проходил мимо и, услышав свое имя, оглянулся. Так меня звали в школе, и на секунду все внутри осветилось тем, прошлым, светом. Давно утраченной уверенностью и покоем.
В темноте кто-то помахивал огоньком сигареты, и я развернулся, сошел с дороги. А дыру, которая возникла в воздухе, заполнили сырые осенние сумерки. Мы обнялись, он что-то говорил, отставив сигарету, пока я не узнал его, не вспомнил. Тогда свет погас, и на душе стало тревожно и холодно, как бывает, если решение принято и судьбу не воротишь.
Мой школьный приятель оказался директорским пасынком и работал в театре завлитом. По крутой и длинной, как во сне, лестнице мы поднялись в кабинет, где стрельчатые окна начинались тоже по-сновидчески – от пола.
В рюмках был разлит «Армянский», как будто он ждал меня.
«Ну, как ты, что?»
Я рассказал, что заканчиваю сценарный, и кивнул на папку, в которой лежала рукопись. «О чем?» – Он выпустил дым на бумаги. Недослушав, стал жаловаться на склоки народных.
«Дед» ищет молодые таланты, а где их взять в наше время?»