Цитадель тамплиеров - стр. 9

– Они отдадут нам Мосул?

– Конечно. Оба мне собирались мешать, но оба – помогут. Кстати, Старец Синан намекнул, прислав своего уродца, что ему не нравится концентрация наших воинов у Химса.

– И ты его не зарубил? – удивился Ширкух.

– Он – посол, – развел руками султан. – И такое убийство дорого встало бы. Или тебя, дорогой брат, или тебя, возлюбленный сын, настиг бы кинжал фидаина.

– Даже в лагере, полном наших мерхасов? – не поверил Саладин.

Отец, кряхтя, сменил позу с помощью подоспевших слуг.

– Даже там. Не поручусь, что в моем окружении и в войсках нет тайных исмаилитов – пособников ассасинов. Поэтому, сын мой, не откровенничай ни с кем, кому доверяешь сегодня. Даже мой верный Камильбек не знает моих самых тайных замыслов. То же самое я посоветовал бы тебе относительно твоего лекаря.

– Маймонида?

– Именно.

– Это уж слишком, отец.

– Ничего не слишком в мире измены и зла, все недостаточно в мире добра. Сказано же в Коране: «Разве они не знали, что Аллах знает их тайну и скрытые разговоры, и что Аллах – знающий про сокровенное».

Султан улыбнулся.

– При въезде в город вы, вероятно, видели лекарню, там сейчас много людей с обмотанными ногами.

– Да, – сказал Ширкух, – это – решт, червяк-волос.

– Правильно, червяк-волос, он прокусывает кожу и забивается под нее. Бывает с локоть длиной и больше. Чтобы его весь извлечь, вытягивают кусок хвоста и осторожно наматывают на камышинку. Каждый день на длину ногтя, не больше, иначе порвется и останется в теле. На ночь камышинку с волосом приматывают тряпками. Вот сейчас я схватил за хвост ядовитого ассасинского червя. И не сердись, что я не желаю пока рвануть его изо всех сил.

Принесли баранину для воинов и фрукты для султана, он давно уже не ел ничего, кроме фиников и инжира. И пил только козье молоко. Распластывая баранью лопатку, Саладин спросил:

– На какую же камышинку будешь мотать ты, отец, этот двухвостый волос?

– Деньги, – сказал султан. – Старцы не поделили какое-то золото. Когда я почувствовал, что ассасинский кинжал не только блестит, но и пахнет золотом, я понял, как действовать. Назорейских королей эта зараза уже сгубила.

Принесли светильники, ибо солнце клонилось.

– Скоро придется покинуть террасу, – сказал Ширкух, отмахиваясь от чего-то, вьющегося в воздухе.

– Ты говорил о назорейских королях, отец, – сказал Саладин.

– О нынешних королях франков рассказывать уже нечего. Это уже не рыцари, прежде искавшие боя, а торгаши. Они не смеют напасть. Мы можем спокойно устраивать сирийские дела.

Ширкух мощно хлопнул себя по щеке.

– Да, – улыбнулся султан, – пора уйти под защиту полога.

Сначала была только боль. Она заполняла все, помимо нее не было ничего. Кто он, лежащий не знал. Но вдруг ощутил, что – лежит. Но где, на чем и как долго? Потом осознал, что не слеп, хотя не мог рассмотреть что бы ни было. Впрочем, и не пытался. Время от времени он впадал в дрему, что облегчало сосуществование с болью.

Но так не могло продолжаться. Из балансирования на грани было два выхода – возврат в небытие или возрождение к реальности. И жизненная сила, заключенная в искореженном теле, мало-помалу возобладала.

Он вдруг услышал треск пламени в очаге и открыл глаза, удивившись, что веки подчинились его воле. Он осознал себя в полутьме человеком, распластанным на жестком ложе. Боль перестала быть анонимной и беспредельной.