Цитадель - стр. 6
Вот тогда я и допонял все, и начал производить жидкость ту, ничуть не хуже. Порадовался успеху тому сам мастер, и вместе мы то отметили тем самым живым огненным напитком.
Впервые в жизни я тогда над собою летал, тело свое видел как бы сверху и везде по округе носился. На другой день было не легче.
И только аж на третий дремота моя проходить начала, а сам я к жизни реальной возвращаться. Решил больше, что потреблять его не буду особо, а так, лишь понемногу, как то делают люди другие и в небо почему-то опосля смотрят.
– Видения у них появляются после того, – объяснял мне сам автор, – я же сам того не вижу уже давно.
Многому я у того Никоспориуса научился. Стал жизнь саму несколько по-другому воспринимать и стал чтить его, как первого моего настоящего учителя.
Таким он и был для меня, так как объяснял много, рассказывал и подтверждал реально.
Любил, правда, учитель мой выпить напитку того лиходейного, из-за чего многое с ним и живое, и неживое происходило, но все же, поучал всяко и ублажал мою уможивущую суть.
Отчасти из-за него я и сам к напитку тому пристрастился, но еще и потому, что выхода для себя внутреннего опосля первого случая больше не видел хоть сколько не пил.
– Так бывает только раз, – объяснил мне тогда мой учитель, – когда перепьешь – больше не повторяется. Так случилось уже со многими.
– Жалко, – отвечал ему я.
– Жалко, – повторял Никоспориус и руками в стороны почему-то разводил.
Пробыл я в учениках у него долгое время, лет несколько.
К напитку тому хорошо приучился и уже не пьянел больше как сразу, а на ногах хорошо держался, как и он сам.
Пробыл бы, наверное, я и больше, как если бы
беда одна не наступила и нас в путь совместно не увела.
Повелась у нас война древнегреческая.
Что-то разладилось в царстве того прежнего царя и вельможи друг против друга восстали.
Народ, как всегда, заложником в той войне стал и с убийством друг на друга пошел.
Уехали мы оттуда и часть оборудования с собой увезли.
Обосновались далеко от мест тех и дело новое завели. Точнее, стал заниматься им один мастер. Я же, вдоволь всего того насмотревшись, решил в другие земли уйти.
– Пойду, – сказал я ему тогда, – взгляну на мир со стороны. Какой он есть, какие другие люди в нем.
– Иди, – не стал держать меня тогда учитель, – только помни, куда бы ты не ходил – дорога все одно к месту изначальному приведет.
Удивился я тогда его словам и сразу не поверил. Верил я еще в свои силы и силу ума своего.
Распрощались мы с ним так же, как братья, и я в
путь тот далекий пустился.
Долго бродил по местам пустынным, долго без воды оставался, но вконец, дотопал до места одного, где жили люди другие.
Речи им Бог иные послал, а потому я их не понимал, а они меня, словно не слышали.
Стал я тогда на пальцах и руками что-то свершать, желая сказать, кто я и почему здесь.
– От войны убегаю, – так в переводе то все звучало для них.
И они меня поняли, а также место предоставили.
С той поры и начались мои настоящие скитания, о которых я сейчас с трудом и болью вспоминаю, и даже содрогаюсь иногда.
Люди те были индоусами. Так они себя называли и часто тыкали своими руками в нарисованный на лбу третий людской глаз.
– Здесь, – говорили они, – кроется тайна великая, которая нам видна и дана самим Богом.
– Что за тайна? – допытывался я по-своему и удивлялся их ежедневному ремеслу.