ЦитаДаль - стр. 10

…время останавливается, желтые листья, которые только что кружились над сквером, беспомощно застыли в воздухе, шарф на прохожем повис в пустоте, пешеходы замерли с поднятыми ногами, молодой человек за столиком, уронивший свою чашку с кофе, неподвижно смотрит на повисшую в воздухе чашку и выплеснувшийся латте-фраппе-гляссе, или что у него там.

Это значит только одно – кто-то отложил книгу, кто-то перестал читать, и наш мир замер. Если читатель вернется к нашей истории, листья снова закружатся, падая на мокрую мостовую, машины поедут, вздымая фонтаны брызг, чашка кофе со звоном разлетится на осколки, шарф затрепещется на ветру. Бывает так, что читатель не возвращается к нашей истории, тогда мир постепенно меркнет, забываясь, пока не исчезает совсем.

Иногда мне даже нравится проникать в такие миры и гулять в них, – миры в памяти читателей, где от нашей книги остались очень смутные воспоминания, – кленовый лист, упавший в чашку с кофе, сломанный каблук на мраморных ступеньках какой-то площади, фраза – «Осень – время, когда…» – а дальше я еще не знаю, потому что сюжет до этой фразы еще не дошел. Иногда бывает приятно бродить в тумане полной пустоты, где осталась только чашка кофе с листком, или окно с призрачным силуэтом. В таких мирах по-особому уютно, хотя бывает, я проваливаюсь во вселенную, где от всей от нашей книги остался только момент, когда меня на полном ходу сбивает локомотив, или в мою машину врезается огромный бензовоз, а потом перед небытием и забвением будут бесконечно долгие секунды невыносимой боли.

Когда наш мир замирает, время не останавливается только для одной меня – я что-то сделала, я что-то поняла, я перестала подчиняться законам книги, я даже не боюсь назвать нашу реальность так, как она действительно называется – Книга, кажется, она вздрагивает, когда я называю её по имени – Книга, вздрагивает сама реальность.

Книга играет со мной, вернее, не так – мы играем с книгой, на опережение, моя задача – остаться в живых, задача книги – сбросить меня с моста, отравить, застрелить, швыррнуть под локомотив. Пару раз книга пыталась вымарать меня совсем – но почему-то возвращала. Видимо, без меня все рассыпалось на кусочки, рушилось, как карточный домик, подхваченный ветром. У меня есть еще одна цель, но настолько тайная, что я боюсь признаться в ней даже самой себе, чтобы реальность меня не услышала.

Иногда я пытаюсь записать что-нибудь, что происходило со мной в книге – торопливо черкаю на салфетках, прячу эти салфетки в каких-нибудь потаённых местах, про которые, конечно же, забуду, или в следующий раз они исчезнут – джинсы окажутся без карманов, в которых я спрятала салфетку, щель в стене исчезнет, быть может, и с самой стеной, а даже если запись останется, когда я будк рыться в сумочке, упадет мне на ладонь, скомканная, и я что-то вспомню, и не брошу в мусорку – все равно там окажется что-то такое, что я ничего не пойму, так и буду думать, что это за… за… книга стирает мои мысли, надпись на скомканной салфетке пропадает.

…я называю их – реальная реальность и нереальная реальность. Как-то у меня получилось их различать, чувсствовать, когда реальность настоящая, порожденная книгой, а когда меня окружает реальность, порожденная кем-то из читателей. Таких реальностей бывает очень немного, потому что, как я уже сказала, я не второстепенный, и даже не третьестепенный герой. От таких, «ненастоящих» реальностей можно ожидать чего угодно – многие из них бывают весьма приятными, но попадаются такие, от которых приходится перетерпеть такое, что нашей книге даже не снилось.