Цирк - стр. 16
Потом Огарев помогал папе таскать ведра, мама отжимала ветхие тряпки. Пустили в ход даже старые полотенца, которые мама не решалась выбросить и все хотела «подлатать». Папа, опуская на паркетный скрипучий пол очередное железное ведро, строго смотрел на сына. Огарев боялся признаться родителям, о чем думал перед сном и что ему снилось. Снился Огареву всемирный потоп, ковчег и все, что было связано с водой, в том же сне возникли пираты, моряки и морские волки, человек-амфибия из старой книжки, русалки и большой пароход, который переломился пополам, и каждая часть вертикально пошла ко дну.
Папа Огарева про все, конечно же, знал. Он сам чуть не спалил половину деревни, когда ему исполнилось десять. Только он всегда представлял себя кладоискателем: воображал пещеры, золото и горящие факелы, а его сын с детского сада мечтал о кругосветном плавании. Отец даже книжку ему подарил – про Христофора Колумба. «Неудивительно, что в первый раз вода… – бормотал отец, выплескивая во двор очередное ведро. – Неудивительно». Хотя дар сына и опоздал на полгода, отец Огарева терпеливо ждал, когда дар проявится. Он радовался потопу, как радуются рождению внуков, но скрывал свое восхищение за нахмуренными бровями – про дар Огареву-младшему еще нужно было рассказать. Потом научить им пользоваться. Темная материя, темнота, из-за связи с которой еще его мать продали в цирк, продолжала сопровождать их семью. То ли поглощала их, то ли оберегала. Он и сам жил с этим даром с десяти лет и до сих пор не понял до конца, как с ним обращаться.
Пока в Саратове собирались проводить скоростную трамвайную ветку, Паше Огареву исполнилось двенадцать. Он уже мог ассистировать отцу. Ветку так и не провели, а Паша кидал семь предметов с закрытыми глазами и, конечно же, ловил, а затем заставлял мячи, шляпы и булавы долго левитировать над манежем.
– Никогда не используй свой дар там, где достаточно твоих рук, – говорил Паше отец. И добавлял: – И за пределами цирка тоже не используй.
Паша не слушал. Сначала он тренировался на дворовых кошках. Доставал из мусорного ведра рыбьи головы и кости, приносил во двор. Кошки сбегались на запах из ближайших подвалов, а Паша зажмуривался – и кошки исчезали по одной, а потом снова появлялись. Одна как-то исчезла на земле, а появилась на дереве, и Паша, испугавшись, что его связь с темной материей недостаточно крепка, полез снимать кошку самостоятельно, без всякой магии.
– Засранец, вот засранец! – Отец посмеивался над Пашей и к вечеру отправил во двор свою темноту, чтобы та сняла с дерева и сына, и кошку.
– Ты так тоже научишься, и твоя тень будет ходить по манежу без тебя, – пообещал он Паше. – Это и есть часть черной ямы за спиной, понимаешь?
Паша не понимал. Он кивал и баловался, играл в свой дар, как в машинки, подаренные дядей Валерой на Новый год. Машинки давно поломались и валялись на антресолях среди старой посуды и протухших от сырости тряпок. Дар же казался Паше вечным: не ломается, не умирает. Твоя тень всегда с тобой.
Кошку с дерева взяли домой и назвали Тенью. Отец и сын еще долго прятали ее от противного соседа, который не любил животных, пока отец не пришел домой и не раскрыл свою несуразную сумку (все папы одноклассников Паши давно ходили с портфелями и сыпали вокруг словами «партия», «колхозы», «выполнить план»). Папа Огарева сыпать умел только булавами, шляпами и кольцами. А если предметы падали, он начинал сыпать матом. Но в тот день все было иначе: руки отца нырнули в сумку с привычной ловкостью, и на кухонный стол посыпались документы о вступлении в кооператив. В тот же вечер отец собрал всю семью за праздничным ужином.