Чужеземец - стр. 25
Вскипело у меня всё внутри. Гость-то он гость, но такое сказать… в чужом доме… в моём доме… Вот и вырвалось из меня некстати:
– Последний раз я с богами две с половиной дюжины лет назад болтала. Наговорилась по самую… – я едва удержала готовое выплеснуться бранное слово. – Просить их – это всё равно что солнышко мешком ловить. А кто сего не понимает, у того мозги перекошены. Не смей мне боле этого предлагать, понял?
И, конечно, поймал он меня на слове.
– Выходит, тётушка, ты и вашим местным богам не молишься?.
– А твоё какое дело?
– Никакое. Я просто спросил… что, нельзя было?
Мне вдруг стало всё равно. Полторы дюжины лет от всех таиться – это ж как нарыв в душе. Зреет, зреет – и прорвёт.
– Да, – сказала я. – Не молюсь я. Не верю в богов. Ни на вот столечко… И что теперь, к наместнику побежишь? Сам же первый на кол и сядешь, за бога своего чужеземного.
Тут он улыбнулся – и нехорошо мне сделалось от этой улыбки. Нет, никакого коварства в ней не было, обычная улыбка доброго человека. Только вот где-то я уже её видела. Когда-то давно… Дюжину лет назад? Две дюжины? Или чудится мне?
Внимательно я оглядела его лицо, будто впервые заметила. Сейчас он, конечно, мало походил на себя несколькими днями раньше – избитого, окровавленного, более смахивающего на расклёванный птицами труп, чем на человека. Был он отмыт, синяки его превратились в «желтяки» и уже не пугали своим видом, сломанное ребро, похоже, начало срастаться. Невероятно быстро, немыслимо. Травы у меня, конечно, сильные, но и с травами ему бы почти луну пластом лежать…
Высокий, худой, светлая кожа, от загара лишь слегка золотистая… И волосы прямые, тоже цвета спелой пшеницы. Ну ясное дело, северянин. Если, конечно, не врёт про свою дальнюю-дальнюю землю… И глаза – два серых озерца, какие бывают в пустыне, только там они солёные до горечи. Нос, губы, скулы – всё какое-то непривычное, а в то же время – как будто и знакомое. Откуда ж он взялся на мою голову?
– Не волнуйся, тётушка Саумари, никому я не скажу, и Гармай, понятное дело, никому не скажет. Это ж таким гнусным грехом было бы…
Я и сама понимала, что не скажет. Не тот человек, не станет старуху на смерть выдавать. Тут ведь хоть и нет закона – испокон все в богов верят, – а только такую опасную безумицу и без закона камнями закидают. Чтоб богам приятно было…
– А как же так получилось, тётушка, что ты от богов своих отказалась?
А почему бы и не поведать ему? Конечно, мне и в дурном сне бы не пришло в голову рассказать кому-нибудь из нашего города, пускай даже людям преданным. Но тут… совсем чужой человек… и даже не то что чужой, тут иначе сказать надо. Нездешний он… Иной… Совсем иной.
И уже начиная говорить, поймала я взгляд Гармая – жадный, напряжённый и словно на что-то надеющийся…
Что-то изменилось в доме. Я почувствовала это не ушами, не глазами, а, наверное, кожей спины. То ли дуновение какое-то странное, то ли скрип, то ли шорох… Странно. Дверь входная на засов заложена, время-то позднее. Конечно, никто ко мне не полезет, какой дурак с ведьмой ссориться вздумает? Но привычка…
Я прервала рассказ на полуслове. Предостерегающе подняла палец – молчите все! Прислушалась, как учил меня наставник. Сперва сосредоточиться только на самых ближних звуках – собственном дыхании, звоне в ушах, жужжании мух… Потом протянуть внимание к звукам подальше, а затем и к самым дальним.