Чужая женщина за дверью. Проза и не только - стр. 9
Когда юный Конторович осторожно выглянул из комнаты, он увидел, как тетя Софа опрокинула чашку и медленно сползла со стула.
«Скорая» приехала быстро. Едва тетю Софу привели в чувство, первое, что она спросила – где сейчас ее сын. Врач из бригады «Скорой» недоуменно развел руками, а юный Конторович сказал: – Летит, – и чтобы успокоить тетю Софу добавил, – бортовые системы работают нормально.
После этих слов тетя Софа снова упала в обморок. Гриша Врубель, все это время дежуривший у подъезда, помог погрузить носилки в машину, узнал, в какую больницу отвезут внезапно заболевшую гостью, а сам поехал известить о случившемся Муру Конторович.
В больнице между лечащим доктором и верной подругой тети Софы состоялся непростой разговор. Доктор заявил, что у вновь поступившей пациентки все в полном порядке, кроме одного – она рассказывает своим соседям по палате, что ее сын летит сейчас вокруг Земли, требует, чтобы ее поздравили, а также допустили к ней корреспондентов, которые почему-то должны толпиться около дверей больницы. А еще доктор сказал, что больные обычно жалуются на разные голоса, но с такой формой галлюцинаций, когда пациент слышит сообщение ТАСС, он, честно говоря, встречается впервые. Да и не только он, к сожалению, в Бобруйске специалистов, умеющих бороться с поселившимися в голове правительственными сообщениями, нет и пока не предвидится.
Все могло закончиться достаточно печально, но когда юный оболтус Конторович услышал от мамы про ее разговор с доктором он, наконец-то, осознал всю глубину дьявольской задумки, соучастником которой его сделал ревнивый к чужой славе Яша. Родители удивленно смотрели, как он метнулся в комнату, открыл крышку радиолы, прокрутил для них злополучный диск, затем достал спички и стал сжигать его в кухне над мусорным ведром.
Наверное, немногие знают, как пахнет рентгеновский снимок, когда его предают очистительному огню. Запах, который заполнил квартиру Конторовичей, вполне мог быть соотнесен с Яшиной любимой арией: «Сатана там правит бал, там пра-а-а-вит бал». Вот только сатана бобруйского разлива оказался до смешного мелковат, хотя удушливый запах сожженного диска еще долгое время никак не мог выветриться из квартиры.
Тем же вечером Мура Конторович забрала тетю Софу из больницы. Они проговорили всю ночь, и даже плакали, обнявшись, о чем-то своем, таком потаенном, что никому из самых близких не полагалось знать, о чем именно. А утром вдвоем, никого не предупредив, уехали на вокзал. Небесный куратор города Бобруйска, без ведома которого все это, естественно, произойти не могло, на сей раз сделал так, чтобы перрон был практически пуст, и никто из посторонних, кроме сидящих на гипсовой скамейке Ленина и Сталина, не заметил отъезда тети Софы. Хотя, наверное, никто бы и без бдительного куратора не признал в спутнице Муры Конторович ту долгожданную гостью, чьи туалеты были продуманы до мельчайших деталей, чьи столичные новости шокировали и будоражили, в честь которой мыли полы, стирали скатерти и собирали застолья. Нет, невозможно было ее узнать, потому что тетя Софа надела темные очки, скрывавшие заплаканные глаза, повязала как-то совсем по бабьи глухую косынку вокруг головы, спрятала свой красный зонт в один из двух чемоданов и, наверное, ей самой хотелось вместе с ним спрятаться туда же. Нелегкие сутки, которые за двадцать четыре часа вознесли ее сына на вершину мировой славы, сутки, которые заставили ее терять сознание от тягостного ожидания почему-то прекратившихся новостей, сутки, которые завершились залпом оглушительного обмана – вот что она увозила на сей раз из нашего города. И колеса поезда, приближавшегося к платформе, выстукивали однообразно и уныло: «за-что-за-что-за-что».