Чужая - стр. 19
И мы оба направляемся к нему...
Я рассчитываю успеть первой. Он тоже. А за нашими спинами тянут разочарованно Оксана и Стас:
— Ни-и-ик...
— Э-э-эль...
Я прибавляю шаг, рискуя расплескать по подносу чай из кружки, Никита тоже ускоряется. Ни один из нас не собирается отступать, потому мы почти одновременно ставим свои подносы на стол с разных сторон. Посуда гремит. Таня смотрит на нас по очереди с недоумением. Мы же вновь скрещиваем взгляды.
И, чёрт, как же невыносимо жалко, что такие красивые глаза достались такому придурку.
— Я не собираюсь сидеть за одним столом с навозницей, — заявляет Громов.
Я пожимаю плечами и решительно занимаю стул:
— Не сиди. Бегай, как идиот, туда-сюда с подносом в руках, мне-то что.
Громов сжимает челюсти и оглядывается по сторонам. Да, он привлёк внимание половины столовой. Плюсом, к нам уже направляются Окс и Стас.
Парень окатывает меня презрением и тоже садится. Рядом с ним на стул опускается моя соседка, рядом со мной — Стас.
— Ребята, это ужасно глупо, — цокает языком Оксана.
— Это не глупо, — смеётся Стас. — Это взаимная любофь!
— Чушь не неси, — огрызается Громов тогда, когда я пинаю Стаса по ноге под столом.
Но хоть в чём-то мы с его величеством согласны.
— Ай! — ещё громче ржёт мой приятель, а затем смотрит на нас по очереди: — Когда вы успели? И с чего всё началось?
— Не забывай, что мы живём в одной комнате, — угрожает Громов. — У меня есть лишняя подушка, которая может оказаться на твоём лице.
— Всё началось с того, что кто-то эгоистичный придурок, — не могу смолчать я.
— А кто-то конопатая навозница, — насмешливо парирует Громов.
— Чёрт, должно быть, ты собой сейчас гордишься! Хватило мозгов придумать обидное прозвище для девчонки — какая красота! Осталось брезгливо поморщить носик и заявить на всю столовую, что от меня до сих пор воняет. Ну же!
— Ребят, пожалуйста, не начинайте, — осторожно просит Оксана.
Таня съёживается на стуле ещё сильней, а Стас с жадным интересом продолжает наблюдать то за мной, то за Громовым. Который, к слову, недобро сужает глаза, но молчит.
— Что, не чувствуешь? — наигранно озабоченно интересуюсь я, хлопая глазами, а затем поднимаюсь с места и иду к нему. В груди бушуют обида и злость, которые мной и управляют. Нависаю над придурком и снова спрашиваю: — И так не чувствуешь? Вблизи?
Он отклоняется на спинку мягкого стула и даже снизу смотрит на меня свысока. Это неимоверно бесит, потому я внаглую сажусь к нему на колени и обнимаю его за шею.
Девочки сдавленно охают, а я продолжаю напирать:
— Ну же, принюхайся.
Громов сжимает пальцами мою талию, на что я сильнее стискиваю его шею, подставляя его носу свою:
— Даже т-так не чувствуешь? — слегка запинаюсь я, потому что его губы случайно задевают кожу моей шеи. — Смелей! Ты же так жаждешь сказать обо мне очередную мерзость...
Одна из его рук отпускает мою талию, чтобы сжать волосы на моём затылке и оттянуть голову назад. Он впивается в мои глаза холодом своих и рычит:
— А знаешь почему?
— Потому что умнее, увы, ты ничего придумать не можешь, — шиплю я в ответ.
Его зрачки гневно расширяются, взгляд бегает по моему лицу, а губы плотно сжимаются. Но зря я вообще на них опускаю взгляд... Потому что он видит и тоже смотрит на мои губы. Время словно останавливается, пока моё сердце наполняет дурацкое волнение.