Чужак: Боец демона-императора. Тропа смерти. Сквозь бездну (сборник) - стр. 75
Однако понятие, обычно воспринимающееся как абсолютное и однозначное благо, светлый идеал и мечта, стал для меня чем-то вроде тяжкого груза, который невыносимо тащить и невозможно сбросить с плеч. Я понял и то, что в этом мире никто не интересуется моей судьбой, и то, что моя свобода образует вокруг меня пустое, мертвое пространство. Даже не так – что-то наподобие полосы обеспечения на границе государства, защищенного от вторжения. Эту пустоту никто из окружающих не может и не захочет преодолевать – и я сам лишен такой же возможности.
Запах воли оказался на поверку совсем не так приятен, как можно было подумать. Свободу приходилось терпеть и изнывать под ее бременем. Осознавая свою оторванность от всего остального мира, я понял вдруг, что смогу жить лишь в том случае, если преобразую эту свободу в хотя бы частичную ангажированность. Я должен был стать частью этого мира, адаптироваться в нем, принять его законы, стать своим – и только тогда смогу ощутить себя живым, настоящим… Свободным от абсолютной и потому неестественной свободы.
– Ну что, хозяюшка, не думаешь ли, что нам стоит распрощаться?
– Да уж, псих, – расхохоталась женщина. – Куда ты потащишься? Нет уж, денег я тебе не дам. Ненормальным я денег не даю никогда. Кое-что из еды, так уж и быть, могу дать. Так уж и быть. И плащик старый отдам. А лучше оставайся. Нечего тебе по улицам шастать. Сиди тут, на моих харчах.
– От твоей еды можно сдохнуть, хозяюшка. От заворота кишок.
– Да ла-адно, не сдохнешь, не сахарный. Зато, может, мозги вправятся. А то такой парень зря пропадает…
– От твоей стряпни скорее свихнешься, чем выздоровеешь. Ты сама-то ее пробуешь? Или только бедных потчуешь, мол, им все сойдет?
– А ты не кати бочку на мою стряпню! – взбеленилась женщина. Рано или поздно это непременно должно было произойти, я был в этом уверен и почти этого добивался. Просто так она меня не отпустит, это я чувствовал, постарается ободрать по максимуму либо на подольше затормозить как даровую рабочую силу. Следовало вышибить ее из привычной колеи и уже тогда ставить свои условия. – Да все господа, останавливающиеся у меня, в восторге от моего угощения!
– Само собой, ведь господа тут не останавливаются, не такие они дураки.
– Так, выметайся отсюда, понял, придурок? И немедленно! Вон!
– Выметусь, выметусь, только выдай-ка мне заработанное. Как хочешь – деньгами или припасами. Только теми – давай уж договоримся, – которые ты не слишком усердно готовила. И получше. И побольше. По трудам.
– Чего-о-о?! Мерзавец! Хам! Жил здесь на всем готовом и еще смеешь что-то требовать?! Да ты еще мне должен!
– На чем готовом? Спал на полу, жрал помои и вкалывал? Не наглей. Ты достаточно много получила от меня, плати.
– Ничего от меня не получишь, понял?! Пошел вон, а то позову гвардейцев!
– Вот как? Зови, а я им вот что покажу. – И как последний аргумент, не зная уж, что придумать, но упорно храня самоуверенное выражение лица, я вытащил один из браслетов, дарованных мне за победу в схватке. А что еще я мог вытащить? Просто пришла на память сцена в одном из трактиров, когда, увидев аграф с таким же знаком, как на браслете, подвыпивший буян сразу протрезвел и даже извинялся. – И расскажу, как ты меня обманула.
Женщина тут же запнулась, багровость бешенства схлынула с ее щек, глаза стали испуганными. Она растерянно взглянула сперва на браслет, а потом и на меня.