«Чувствую себя очень зыбко…» - стр. 26
Такова суть двух огромных, повторяющих все одно и то же статей Уэллса. Третья – вариант двух первых. Уэллс говорит: был в России строй “еще более слабый, гнилой, чем наш”, потом пришла великая смута. Керенщина, “болтовня партий”, “трупы на улицах”… Одни большевики “имели волю, веру, организацию” (волю к чему, веру во что, – Уэллсу безразлично), одни большевики установили некоторый порядок; власть их, конечно, странна уже хотя бы по одному тому, что “в России совсем нет еще рабочего класса”, “коммунистов не наберется и одного процента”, но ведь Колчак, Деникин, Врангель – “авантюристы, разбойники, лишенные всякой идеи”, а у большевиков она все-таки есть, “они выше своих врагов, хотя неуклюжи, кровавы”… “они дали народу землю, мир с Германией…” “чрезвычайки подавили всю оппозицию, в них работают люди узкие, фанатики, но честные, работающие с определенной целью”… Марксизм учение тупое, “я ненавижу даже бороду Маркса и его совиную физиономию”, и большевики, будучи марксистами, смешны для меня, жалки своей верой в европейскую революцию, “которой, конечно, не будет”, но они “честные люди”… Что будет Уэллс писать дальше, я не знаю, да и не интересуюсь, ибо справедлива английская пословица, что для того, чтобы узнать, испортился окорок или нет, вовсе не надо съедать его весь. Но то, что я уже узнал, то, что я уже услыхал от английского писателя, возмутило меня, писателя русского, до глубины души.
Нельзя не отозваться на слова такого известного и, значит, влиятельного человека, как Уэллс, и вот я экстрактирую его статьи, чтобы резче выступил их ужасный, а порою смехотворный смысл, сжато повторяю их с определенной агитационной целью, – слушайте, слушайте, христиане, люди 20 века и цивилизованного мира, что говорится о России не одними нами, которых подозревают в пристрастии, но и знаменитыми англичанами!
Мне, которому слишком не новы многие открытия Уэллса насчет ужасов в России, было все-таки больно и страшно читать его; мне было стыдно за наивности этого туриста, совершившего прогулку к “хижинам кафров”, в гости к одному из людоедских царьков (лично, впрочем, не людоеду, “он не коммунист, как и я”), – стыдно за это неподражаемое: “бедные дикари, у них нет даже бутылки горячей воды для постели!” – стыдно за бессердечную элегичность его тона по отношению к великим страдальцам, к узникам той людоедской темницы “с ванной и парикмахером”, куда он, мудрый и всезнающий Уэллс, вошел, “как неожиданный луч света”, куда “так легко”, так непонятно легко для этих узников прогулялся он, “свободный, независимый” гражданин мира, не идеального, конечно, но ведь все-таки человеческого, а не скотского, не звериного, не большевистского, – стыдно, что знаменитый писатель оказался в своих суждениях не выше любого советского листка, что он без раздумья повторяет то, что напел ему в уши Горький, хитривший перед ним и для блага Совдепии, и для приуготовления себе возможного бегства из этой Совдепии, дела которой были весьма плохи в сентябре. Я обязан сказать кроме этого еще и то, что я, не 15 дней, а десятки лет наблюдавший Россию и написавший о ней много печального, все-таки от всей души протестую против приговоров о ней гг. Уэллсов.
Похоже, что Уэллс поехал в Россию, где остались только прекрасные спички, хризантемы и поэзия советских поэтов, частью из любопытства, частью потому, что такие поездки дают сенсационный материал для статей и, главное, с целью патриотической: подтвердить “правильность” английской политики, говорящей, что Россия все равно погибла и для ее же блага нужно вступить в сношения с правительством, “увы, единственно достойным ее” и на траты за “передышки” весьма щедрым.