Чудовище - стр. 21

Я повернулась к мистеру Дарби.

– Но Калибан – парень.

– В «Буре» всего одна женская роль, так что у нас некоторые мужские роли будут играть девушки.

Калибан же чудовище. В пьесе так и сказано: «Раб, уродливый дикарь».

Я почувствовала, что краснею.

– Я хочу играть Миранду.

– Знаю и рассматриваю твою кандидатуру на эту роль, но все-таки прошу, попробуй. Калибан – замечательный персонаж. Сильная личность со здоровыми запросами, знает, чего хочет. Тебе ведь это наверняка близко и понятно? Как и всем нам.

– Это мужская роль.

Зачем я это повторила? Глупо, по-детски.

– Между прочим, в некоторых постановках «Бури» все роли играли исключительно женщины, – заметил мистер Дарби.

– Я не хочу быть Калибаном.

– Хорошо-хорошо, но назови более вескую причину, чем пол героя.

Лицо мое вспыхнуло.

– Не хочу играть монстра.

Ну вот, я это сказала.

– Но таким его видят другие, – с улыбкой парировал мистер Дарби. – Сам он считает иначе. И я прошу тебя взяться за эту роль лишь потому, что уверен: ты справишься. Это комплимент, Лекси.

Его слова меня немного успокоили. Вдобавок приятно было видеть, как злобно вытаращилась на меня та троица, которая пробовалась на эту роль.

– Ну так что? – не отставал мистер Дарби.

Наш разговор затянулся. Если откажусь, буду выглядеть глупее, чем если соглашусь. Жаль, что на мне нет бабушкиного ожерелья. Так хотелось коснуться его прохладных камней. Вот и Калибан желал невозможного.

– Ладно. Как скажете.

– Отлично. – Мистер Дарби усмехнулся.

Я направилась к сцене, но уже другой походкой. Внутри я словно окаменела, но камень этот мог в любой момент рассыпаться в прах. У Калибана отобрали остров; каждый день над ним глумились, подвергали наказаниям. Миранда считала его негодяем, говорила, что ей противно на него смотреть. Просперо называл его «грязным рабом», наслал на него судороги.

Я взяла из вазы бумажку с текстом Калибана. Прочла про себя, вышла на сцену. И снова щелканье и гул прожекторов помогли мне вообразить летний зной и лазурное небо над островом.

Калибан был сыном дьявола и ведьмы. Я неловко расхаживала по сцене, будто мне стыдно смотреть на себя в зеркало. Я прикрывала лицо, словно я уродина, и подглядывала сквозь пальцы, мечтая снова стать властелином острова.

Как жилось ему там в одиночестве? Он прекрасен, чувствителен, уязвим. Я бродила вдоль берега. Но послышался шум, и Калибан вжал голову в плечи. Под чужими взглядами он становился неуклюжим, грубым, от него воняло рыбой. Прочие герои смотрели на него с отвращением и видели чудовище.

А каким он был наедине с собой?

Я легла на сцену, свернулась калачиком, точно ребенок во сне, обхватила руками живот. Калибану снилась мать, и он был счастлив. Но снова раздался шум, и он с воплем вскочил: теперь он стал одиноким псом Просперо, который мечтал заточить его в темницу, покарать.

Я встала и застонала. У него отобрали остров. В Калибане не осталось ни капли добра. Мать его скончалась. От мертвой тишины разрывалось сердце. Он был благороден и прекрасен, но этого никто не замечал. Он сам не знал своего голоса.

И находил утешение лишь в ярости.

Таким я его и показала. Я металась по сцене вонючим чудищем, которое все потеряло. Я выползла из пещеры к Просперо. Я умоляла не накладывать на меня новое заклятье и ненавидела себя за то, что приходится пресмыкаться. Мне противно было жить рабом. Хотелось выцарапать Просперо глаза, вырвать у него волшебный жезл и проткнуть его насквозь.