Что за безумное стремленье! - стр. 6

Религиозность моих родителей проявлялась довольно умеренно. У нас совсем не были приняты семейные молитвы, но в церковь родители ходили каждое воскресенье, и, когда мы с братом подросли, они стали брать туда и нас. Это была церковь общины протестантов-нонконформистов, конгрегации, как говорят в Англии, – солидное здание на Абингтон-авеню. У нас не было машины, и обычно мы ходили в церковь пешком, разве только иногда случалось подъехать на автобусе. Мама глубоко уважала пастора за добропорядочность. Отец одно время был церковным секретарем (то есть вел церковную документацию, связанную с финансами). Но мне не запомнилось, чтобы кто-то из родителей проявлял особую набожность. И, безусловно, их взгляды на жизнь нельзя было назвать узколобыми. Отец иногда играл воскресными вечерами в теннис, при этом мать предостерегала меня, чтобы я не рассказывал об этом другим членам конгрегации, потому что среди них наверняка есть такие, кто не одобрит столь греховное поведение.

Как водится у детей, я принимал все это как должное. На каком именно этапе своего жизненного пути я утратил свою детскую веру, точно сказать не могу, но, вероятно, это случилось около двенадцати лет – почти наверняка до того, как я вступил в переходный возраст. Не помню я и конкретных причин, побудивших меня к столь радикальной перемене мировоззрения. Помню только, как сказал маме, что больше не хочу ходить в церковь, и как заметно ее это расстроило. Могу предположить, что сыграли роль мое растущее увлечение наукой и довольно низкий интеллектуальный уровень пастора и его конгрегации, хотя я не уверен, что все сложилось бы иначе, если бы мне довелось познакомиться с более развитыми в культурном отношении христианскими конфессиями. Как бы то ни было, с тех пор я стал скептиком – агностиком с сильным уклоном в сторону атеизма.

Это не избавило меня от посещения богослужений в школе, особенно в пансионе, куда я поступил позже, – там ежедневно служили обязательную утреню, а по воскресеньям было целых две службы. На первом году в пансионе, пока у меня не начал ломаться голос, я даже пел в церковном хоре. Проповеди я выслушивал, но отстраненно; они даже забавляли меня, если не были слишком нудными. К счастью, они предназначались для школьников, а потому были обычно короткими, хотя чаще всего их основное содержание составляли моральные увещевания.

Не сомневаюсь (как будет ясно в дальнейшем), что эта утрата веры в христианское учение и растущие симпатии к науке сыграли ведущую роль в моей карьере ученого, не столько на бытовом уровне, сколько в моем выборе того, что я считал интересным и значительным. Я рано осознал, что в свете обстоятельного научного знания некоторых религиозных верований придерживаться затруднительно. Знание реального возраста Земли и палеонтологических данных не позволяет никому, кто наделен рациональным мышлением, верить в буквальную истинность каждой строчки Библии, как верят в нее фундаменталисты. А если часть библейского текста содержит явно ошибочные утверждения, то как можно по умолчанию считать, что остальное написанное там – истина? То или иное верование в эпоху, когда оно сложилось, могло не только давать пищу воображению, но и вполне согласовываться с тогдашним уровнем знаний. Однако факты, установленные наукой позже, могут продемонстрировать нелепость этого верования. Что может быть глупее попыток полностью основывать свое мировоззрение на идеях, которые, пусть в прошлом и казались правдоподобными, в наше время выглядят ошибочными? И что может быть важнее попытки найти наше истинное место во Вселенной, отделавшись от этих злосчастных пережитков древних верований? Очевидно, что некоторые тайны еще не нашли научного объяснения. Оставаясь необъясненными, они легко превращаются в заповедник для религиозных суеверий. Я видел задачу первостепенной важности в том, чтобы обозначить эти области необъяснимого и внести вклад в их научное познание, неважно, подтверждают ли научные объяснения существующее поверье или опровергают его.