Что-то зазвенело (сборник) - стр. 5
– Прожгли, что ли, все? Взаймы, что ли, будете просить?
– Почти что взаймы… То есть нет, но я хотел бы быть у вас в долгу… Дело, видите ли, касается женщины…
– Ба-ба-ба! – вытаращил глаза Георгий Николаевич, он даже отодвинулся от Ивана Афанасьевича и смотрел теперь на него как на домового больного и опасного и для него, Георгия Николаевича, совершенно чужого. – Рисковый вы, однако, рисковый… Нам ведь их нельзя… Вы что – забыли лешачий закон?..
– Неужели вы никогда не любили? – взволнованно спросил Иван Афанасьевич.
– Отчего же? Любил. И теперь, в некотором роде… Птицу любил. У купца Тихонова в огороде. Долго любил. Птицу павлин. Вот с такими перьями. Бывало, голову повернет – а у меня цыпки по коже. А уж когда сварили ее, плакал… Теперь скульптуру люблю.
– Какую, простите, скульптуру? – удивился Иван Афанасьевич.
– Гипсовую. Раньше мрамором увлекался, а теперь гипсом. Мраморные – они высокомерные и не для всех. Оттого и носы у них бьют. Сам я одной, знаете… А гипсовые и материалом проще и доступнее, – тут Георгий Николаевич отчего-то засмущался, голову наклонил и, может, не хотел слово выпустить, да не удержался: – Я ведь все время к одной хожу… Знаете, в Останкинском парке возле водяной карусели моя симпатия и стоит. Женского полу. С лещом под мышкой и вот тут. Я ее Гретой зову…
Он замолчал, был размягчен, видно, желал тут же к Грете и пойти.
– Отчего же вы думаете, – спросил Иван Афанасьевич, – что живые – они хуже гипсовых?
– А оттого, – возмущенно заявил Георгий Николаевич, – а оттого, что не гипсовые!
Ивану Афанасьевичу бы понять, что Георгий Николаевич может сейчас обидеться всерьез, а он и сам, на свою беду, разгорячился. Сказал:
– Нет, вы не правы, Георгий Николаевич!
– Ну конечно, куда нам! Это вы всегда тонкостью славились. Только не думаю, что моя Грета хуже вашей… этой… живой… Да ведь нам и нельзя их любить по закону!.. Вы что, ошалели?..
Тут сразу же возле табурета возникла тишина. И надолго. Потом Георгий Николаевич отлил себе в глотку виски и спросил:
– Ну а я тут при чем?
– Она из вашего дома, Георгий Николаевич…
– Из моего? – поперхнулся Георгий Николаевич. – Да в моем доме одни криворылые и придурковатые! Это в вашем доме кое-кто есть, у вас там и двери под дуб, и ручки металлические, а у меня все дрянь… Кто же это?
Не хотел уже, ох как не хотел Иван Афанасьевич открывать имя своей прелестницы, этой ли грубой скотине слышать милое ее имя, но что ему оставалось делать?
– Екатерина Ивановна, – сказал он воздушно.
– Ковалевская? С пятого этажа! Из тридцать восьмой квартиры? – загоготал Георгий Николаевич. – Катька! Так ведь она мужа бьет!
– То есть как? – опешил Иван Афанасьевич.
– А так… Вы-то небось думаете, что она нимфа, а она мужа бьет… Как он только с Калядиным выпьет, так она его и бьет. Чем ни попадя!
– Ну и что? – надменно спросил Иван Афанасьевич.
– А то… А то, что моей Грете ваша Катька и в качестве леща в подмышку не годится! Вот что!
– Я прошу вас взять свои слова обратно, – глухо сказал Иван Афанасьевич.
– И не подумаю.
– Ну тогда я скажу, что ваша Грета наверняка создание какого-нибудь бездарного халтурщика и место ей на помойке.
– Еще одно такое слово, и в квартире вашей так называемой Екатерины Ивановны я все заражу паршой. Мой дом? Мой! Серебряные ложки станут у нее пропадать! И постельное белье тоже!