Что скрылось во тьме? Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 16 - стр. 49

Кажется, тогда он впервые подумал, что они с Адой должны быть вместе. То есть, не просто вместе, а вместе всю жизнь.

Он почувствовал ладонь Ады на своем затылке. Ады? Это была ладонь Лены.

– Простите, – сказал он и отошел на шаг. Руки Лены опустились.

Он оглянулся и не увидел у стены Баснера.

– Он ушел, – сказала Лена, проследив за его взглядом. – Думаете, он может…

– Вряд ли. Он здесь никого и ничего не знает. Скорее всего, окажется в полиции, где с ним долго будут разбираться…

Лена кивнула.

– Вы еще хотите побыть здесь? Если нет, давайте… – она помедлила, приняла решение, продолжила. – Давайте, поедем ко мне, я угощу вас пирожками. Вы не завтракали? Пирожки, правда, покупные, но вкусные. И вы мне все расскажете. Все-все. Хорошо? Что понимаете и чего не понимаете – тоже.

Купревич подумал, что это единственное, чего бы он сейчас действительно хотел. Уютная кухня, чашка кофе, тихий разговор, и чтобы его не прерывали. Рассуждая вслух, он больше понимает сам и находит правильные слова, чтобы убедить оппонента. С Вернером и Уолтером они проводили много часов в таких обсуждениях – в его кабинете, в кафе, дома у него или у Уолта. Элен, жена Уолта, любила их слушать, а иногда вставляла слово, которое, как ни странно, оказывалось уместным и правильным, наводящим на неожиданные мысли и озарения.

С Адой было иначе – она разрывала нить рассуждений, но это его не раздражало, напротив, он говорил: «Правильно, дорогая, мы слишком увлеклись, опустимся на грешную землю». Они опускались, и начиналось веселье, которое могло существовать только в присутствии Ады, только когда она смеялась и рассказывала то ли реальные, то тут же придуманные истории из театральной жизни.

Лена ждала ответа.

– Хорошо, – согласился он. – Я… совсем растерялся, простите.

Он не хотел признаваться в собственной слабости, но понимал, что этой женщине говорить нужно правду, только правду, и ничего, кроме правды.

Он вернулся к холмику земли, где была табличка с именем его жены, и ему даже показалось, что он понимает написанный на иврите текст. «Иди, я побуду одна», – услышал он голос Ады. «Я вернусь», – сказал он. «Я знаю», – сказала она.

Так и сходят с ума. Говоришь сам с собой и думаешь, что… Глупости. Ада могла сказать именно так. Значит, сказала.

Лена подошла и встала рядом. Он знал, что, если простоит тут час или день, она будет рядом, не уйдет и не скажет ни слова.

– Пойдемте, – сказал он. – Ада разрешила.

Лена кивнула и взяла его под руку.

***

– Вот и все, – сказал он. – Совсем все. Я чувствую себя абсолютно пустым, как…

Он не нашел нужного сравнения. Лена кивнула и молча погладила его по лежавшей на столе ладони. Ему хотелось расплакаться, но он сдержался; мужчина все-таки, плакать перед женщиной – признак слабости. Так его учили, так говорила Ада, когда умерла его мама. Ему казалось, что он ее не очень любил, отношения между ними всегда были прохладными, он не оправдал надежд, мать хотела, чтобы сын стал известным журналистом, и способности у него были, какие замечательные статьи он писал в школьную стенгазету, но поступил Володя на физический, и мать до самой смерти в бостонской больнице не могла ему этого простить. Умерла она от рака, он был с ней рядом до конца, а когда понял, что матери больше нет и никто не станет действовать ему на нервы нотациями, горло почему-то перехватило, и он разрыдался, как ребенок. Ада потом сказала, что первый раз видела плачущего мужчину, и это не такое зрелище, которое она хотела бы видеть еще раз.