Что скрылось во тьме? Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 16 - стр. 10

Конечно, и ошибиться может запросто. Писатель-фантаст может себе это позволить, репутация фантастической литературы от этого не пострадает, особенно если написано произведение талантливо и читается, как говорят, на одном дыхании. А ученый слишком дорожит своей репутацией, он всегда помнит о бритве Оккама. Для футуролога принцип этот становится даже не бритвой, а настоящим Дамокловым мечом…

* * *

За семь столетий, прошедших после того, как францисканский монах Оккам сформулировал методологический принцип экономии мышления, в науке успело сформироваться (да и развенчаться тоже) множество мифов. Один из таких мифов: без применения бритвы Оккама наука существовать не может. Не нужно измышлять лишних сущностей!

Если ученый хочет, чтобы в его науке воцарился застой, если он хочет, чтобы принципиально новые открытия проходили мимо его сознания, если, иными словами, он хочет спокойного существования в «научном болоте», что ж, – пусть берет принцип Оккама на вооружение и любую проблему атакует с этой обоюдоострой бритвой в руке. Ничего принципиально нового он в науке – особенно в современной – не откроет.

И в этом – то общее, что объединяет науку и научную фантастику.

Перелет был долгим – десять часов, – и они, конечно, разговорились. Точнее, сначала разговорился Баснер, привыкший на факультете к дискуссиям и многословным преподавательским вечеринкам. Купревич включился, когда монолог соседа завершился прямым вопросом: «А вы что скажете по этому поводу?». По поводу фальсификации исторических артефактов, а конкретно, писем генерала Гранта, датированных апрелем 1868 года, сказать ему было решительно нечего, и потому он вяло заметил, что, к сожалению, слишком далек от исторической науки. Все, что рассказал мистер… мм… Баснер… интересно. Однако… В третий раз повторив «однако» и не придумав, что сказать в продолжение, Купревич умолк, а сосед задал вопрос, который мог бы прозвучать и в самом начале монолога:

– Простите, вы кто по профессии? Извините, если вопрос кажется вам некорректным.

– Ну что вы, – отозвался Купревич. – Я астрофизик, работаю в Гарвард-Смитсонианском центре.

Баснер выпрямился в кресле и посмотрел на соседа новым взглядом: с интересом не только к себе, но и к неожиданному полезному попутчику.

– О! – воскликнул он. – Я давно хотел поговорить с астрономом! Славный подарок судьбы, доктор…

– Купревич. Правда, астрономия и астрофизика немного разные науки. К тому же, в последнее время я занимался скорее физическими задачами, косвенно связанными с астрофизикой.

– Ах, да неважно. Для историка это без разницы. Скажите, доктор Купревич, вам не кажется, что между нашими науками есть много общего?

– История и астрофизика? – Купревич мысленно поиграл определениями, пожал плечами: – Не думаю.

– И мы, и вы изучаем прошлое.

Купревич промолчал, предоставляя соседу развить мысль. Баснер повернулся в кресле, чтобы лучше видеть соседа, и пояснил свою мысль:

– Мы, историки, заглядываем в прошлое, изучая документы, артефакты, старую мебель – в общем, все, что дошло до наших дней от предков. Но и вы, астрономы, тоже заглядываете в прошлое, изучая свет звезд, которые, возможно, давно умерли. Вы видите в телескопы прошлое Вселенной, верно? Недавнее прошлое, если изучаете близкие звезды вроде Альфы Центавра, и очень далекое, если исследуете квазар, свет которого добирался до Земли десять миллиардов лет. Подумать только: свет отправился в путь, когда нашей планеты не существовало даже в проекте! Конечно, история и астрономия – родственные науки. Мы изучаем прошлое человечества, вы – прошлое мироздания.